Аввакум Петров - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Мы, сошедшись с отцами, задумались: видим, что зима хочет быть, сердце озябло и ноги задрожали. Неронов мне поручил церковь, а сам скрылся в Чудов 56, седмицу один в келье молился. И там ему от образа глас был во время молитвы: «Время пришло страдания, предстоит вам непрестанно страдать!» Он мне, плача, (это) рассказал, потом и епископу Коломенскому Павлу, которого Никон напоследок в новгородских пределах огнём сжёг 57; потом и Даниилу, Костромскому протопопу, и всей сказал братии. Мы же с Даниилом, из книг сделав выписки о сложении перстов и о поклонах, подали их государю 58, много писано было. Он же, не знаю где, их скрыл, мнится мне – Никону отдал.

После того вскоре схватил Никон Даниила и расстриг его при царе за Тверскими воротами 59; и, содрав однорядку 60, надругавшись, отвёл в Чудов, в хлебню, и, промучив долго, сослал в Астрахань. Возложив там на главу ему венец терновый, в земляной тюрьме и уморили. Потом другого, Темниковского протопопа Даниила 61посадил у Спаса на Новом 62. Потом – Неронова Ивана: в церкви скуфью снял и посадил в Симонове монастыре и после сослал на Вологду в Спасов Каменный монастырь, а позже – в Кольский острог 63.

Потом меня взяли от всенощного Борис Нелединский со стрельцами; человек со мною с шестьдесят взяли 64; их в тюрьму отвели, а меня на патриаршем дворе на цепь ночью посадили. Когда же стало рассветать, в день воскресный, посадили меня на телегу, растянув руки, и везли от патриаршего двора до Андроньева монастыря 65и тут на цепи кинули в тёмную каморку, ушла вся в землю. И сидел я три дня, не ел, не пил, во тьме сидя, кланялся на цепи, не знаю – на восток, не знаю – на запад. Никто ко мне не приходил, только мыши и тараканы, и сверчки кричат, и блох много.

Затем на исходе третьих суток захотелось мне есть, и после вечерни стал предо мною, не ведаю – человек, не ведаю – ангел, и по сие время не знаю, только в потёмках, сотворив молитву и взяв меня за плечо, с цепью к лавке меня привёл и посадил, и ложку дал в руки, и хлебца немножко, и щец дал похлебать, – зело превкусны, хороши, – и сказал мне: «Полно, довольно с тебя для укрепления!» И не стало его. Двери не отворялись, а его не стало. Чюднотолько – если человек, а ангелу-то нигде не загорожено.

Наутро архимандрит с братией вывели меня и пеняют мне: «Что патриарху не покоришься?» А я от Писания его браню. Сняли большую цепь и малую наложили. Отдали меня чернецу под надзор и велели в церковь волочить. У церкви за волосы дерут, и под бока толкают, и за цепь дёргают, и в глаза плюют. Бог их простит в сей век и в будущий, не их то дело, но дьявольское.

Тут же в церкви у них был наш брат поднадзорный из Хамовников, одержимый по пьянству бесами, и гораздо бесился, томимый бесами. Я же, грешный, сжалился над ним: в обедню, стоя на цепи, помолил Христа-света и Пречистую Богородицу, чтоб его избавили от бесов. Господь же его, бедного, и простил: прогнал бесов. И он целоумен стал, заплакал и поклонился мне до земли; я ему наказал, чтоб про меня не говорил никому; люди же о том не догадались, начали звонить и молебен петь.

Сидел я тут четыре недели. После меня взяли Логгина, протопопа Муромского 66. В соборной церкви расстриг его при царе овцеобразный волк в обедню во время переноса (Святых Даров), когда снял у архидьякона с головы дискос и поставил на престоле Тело Христово. А с чашею чудовский архимандрит Ферапонт вне алтаря у царских дверей стоял. Увы, как рассекается ими Тело и Кровь Владыки Христа! Пуще жидовского действа сия игрушка! Остригши, содрали с Логгина однорядку и кафтан. Он же разжёгся ревностию Божественного огня, Никона порицая, и через порог алтарный в глаза ему плевал, и, распоясавшись, сдернул с себя рубашку и в алтарь Никону в глаза её бросил. Чудо! Растопырясь, рубашка покрыла престол и дискос с Телом Христовым. А в то время и царица в церкви была.

И возложив на Логгина цепь, потащили его из церкви и били мётлами и кнутами до Богоявленского монастыря 67, и тут кинули его нагого в (тюремную) каморку и стрельцов на крепкий караул поставили. Ему же Бог дал в ту ночь новую шубу да шапку. И наутро об этом Никону сказали. Он же рассмеялся и говорит: «Знаю-де я пустосвятов тех!» И шапку у него отнял, а шубу ему оставил.

Потом снова меня водили пешего из монастыря на патриарший двор, по-прежнему растянув руки. И проспорив со мною долго, отвели меня назад так же. После того (был) в Никитин день 68крестный ход, а меня снова везли супротив крестов на телеге. И привезли к соборной церкви стричь меня так же, и держали на пороге в обедню долго. Государь сошёл с места и, приступив к патриарху, упросил его. И, не расстригши, отвели меня в Сибирский приказ 69и отдали дьяку Третьяку Башмаку, что ныне тоже за православную веру вместе с нами страждет, – Савватий старец 70, сидит в земляной тюрьме у Спаса на Новом. Спаси его, Господи, и тогда мне добро делал.

Потом послали меня в Сибирь в ссылку с женою и детьми 71. И сколько было нужды дорогою, обо всём том говорить долго, разве что малое помянуть. Протопопица родила младенца, больную в телеге и потащили; до Тобольска три тысячи вёрст, недель с тринадцать волокли телегами и водою, и на санях половину пути.

Архиепископ Симеон Сибирский – тогда был добр, а ныне сделался отступником – устроил меня в Тобольске к месту 72. Тут, живучи у церкви, великие беды меня постигли. Пять раз «слова государевы» сказывали на меня 73за полтора года. А один, архиепископского двора дьяк Иван Струна, тот и душою моей потряс; вот как. Владыка отъехал в Москву, а он без него, по наущению бесовскому и по его козням, напал на меня, – церкви моей дьяка Антония захотел мучить напрасно 74. Тот же Антон убежал от него и прибежал ко мне в церковь. И Иван Струна на другой день, собравшись с людьми, пришёл ко мне в церковь – а я вечерню пою – и, вскочив в церковь, ухватил Антона на крылосе за бороду. А я в то время затворил двери и замкнул их, никого не пустил в церковь. Один тот Струна вертится, что бес, в церкви. И я, оставив вечерню, с Антоном посадил его на полу и за мятеж церковный постегал его ремнём изрядно-та-ки. А прочие, человек с двадцать, побежали все, гонимые духом. И я, приняв покаяние от Струны, отпустил его к себе снова. Сродники же его, попы и чернецы, весь город взбаламутили, как бы им погубить меня. И в полночь привезли к моему двору сани, ломились в избу, хотели меня схватить и в воду бросить. И Божиим страхом были прогнаны и вспять побежали.

Мучился я, от них бегая, с месяц. Иной раз тайно в церкви ночую, иной раз уйду к воеводе 75. Княгиня, (воеводская жена), меня в сундук посылала: «Я-де, батюшка, над тобою сяду, как-де придут тебя искать к нам». А воевода их, мятежников, боялся, лишь плачет, на меня глядя. Я уже и в тюрьму просился, – ан не пускают. Таково-то время было. Сопровождал меня многажды Матфей Ломков 76, что, Митрофаном в чернецах именуясь, в Москве у Павла митрополита 77был ризничим, когда тот стриг меня с дьяконом Афанасьем 78. Тогда в Сибири при мне был добр, а после проглотил его дьявол: тоже отступил от веры.