Антон Еганов - Реальность фантастики 2008 №10-11(062-063)

Кто из них не мечтал проделать все то же, что проделал я? Кто не хотел

проглотить столько же власти? Они такие же, как и я, Брут. За исключе!

нием, быть может, Децима Альбина и, конечно, тебя.

…О, мальчик мой, ты искренне веришь, что являешься потомком того са!

мого Луция Юния, что избавил Рим от последнего царя. Но неужто в папи!

русах твоих не написано правды: потомство того Брута пало бесславно во

тьме веков, подточенное чванством, пьянством и недобрыми болезнями. А

Марк Юний Старший, которого называешь отцом, происходит не от римс!

ких, а от равеннских Юниев, за провинциальную недалекость ума прозван!

ных «тупицами». И прозвище это Тупица Старший оправдал сполна, не

удосужившись даже заглянуть на зачатие собственного сына!

Поэтому тебе, тайный мой отпрыск Марк Юний, предстоит совершить

государственную измену (ибо что есть покушение на правителя, как не из!

мена государству?) и пойти на отцеубийство ради тени , к которой не име!

ешь ни малейшего отношения. А вдобавок — самому принять скорую и, по!

дозреваю, позорную смерть.

Открою секрет: у тех, кто обречен умереть и воплотиться в бога, на поро!

ге между жизнями тоже случается дар предвидения, не слабее того, кото!

рым обладают авгуры. Мой же усилился и немалым политическим опытом.

И я знаю: заколов меня, вы тут же испугаетесь сотворенного, а еще боль!

ше — того самого народа Рима, которому так тщитесь принести свободу.

45

АНТОН ЕГАНОВ

АЛЕКСАНДРОВА ПЕЧАТЬ

Кого этот свободный народ поддержит? Чью сторону примет плебс, кому в

распоряжение отдадут бронзовые свои кулаки пролетарии?

А теперь подумай сам, мой наивный, но отнюдь не глупый сын: за кого

народ римский встанет, когда после смерти моей огласят, что диктатор Це!

зарь завещал каждому гражданину по триста сестерциев из собственных

богатств? Кого в миг возлюбит обожающей любовью, а кому станет

мстить — до победы, до крови, до полного искоренения?

А как прикажешь поступить? Оставить Город на разграбление кассиям, каскам, кимврам? Которые враз избавятся от честных и принципиальных, и начнут, между прочим, с тебя. Проглотят, Марк мой Юний, вместе с

принципами твоими и честностью — не подавятся! Нет, мальчик мой, пусть

уж лучше тебя сожру я, хотя бы и посмертно. А что возрос ты из моего се!

мени — так разве повод это быть милосердным?

Кимврам же, каскам и кассиям я не оставлю власть ни под каким видом.

Ведь, в отличие от них, и перед смертью думаю о Риме. А они даже перед ги!

белью Рима думать будут только о себе. Потому на смену мне придет пра!

витель твердый, расчетливый и, если нужно, жестокий. И будет это Гай Ок!

тавий Фурин, внучатый мой племянник, которому в завещании отписал я

три четверти имущества — намек этот он поймет! Уже сейчас я чувствую в

созревающем этом юноше, когда дело идет о власти, хватку поистине же!

лезную, сравнимую только с моей. Конечно, возникнут у него проблемы с

Антонием, который, будучи нынче консулом, под весь заговорщицкий этот

шумок властью делиться не захочет. Ну да Октавий — парнишка шустрый, и мигом обведет тугодума Марка вокруг пальца…

А после — примется спокойно и за вас.

* * *

…— Цезарь, — деревянным голосом начал Кимвр, когда они, наконец, меня

окружили. — Ты славен милосердием. Не один политический и даже военный

противник был тобою помилован, что делало честь тебе и власти великого Ри!

ма, которую ты олицетворяешь. Позволь же, Цезарь, еще раз воззвать к твоей…

Выдавливая зазубренные эти слова, он меня осматривал, как осматрива!

ют жертвенного барана или предназначенного в суп петуха. Он примерял!

ся, куда бы половчее всадить кинжал.

— Ты о непутевом братце своем Луции, Кимвр? — бесцеремонно прервал

его я. — Болтуне, политикане и заговорщике, который, поикивая от страха, выполняет сейчас строжайшее мое предписание — не высовывать за преде!

лы Сицилии носу?

Я намеренно его провоцировал. Его и сообщников. Быстрее, быстрее бы

все началось!

Кимвр запнулся и забыл продолжение явно заготовленной речи. Повис!

ла глупейшая пауза, с которой никто из них, похоже, не знал, как совладать.

И даже на это, славные сенаторы гинекеев и лупанариев, бесстрашные по!

велители коз и овец, вы неспособны! Неужели придется помогать и здесь ?

46

АНТОН ЕГАНОВ

АЛЕКСАНДРОВА ПЕЧАТЬ

— Ты, Кимвр, конечно же, хочешь просить диктатора Цезаря, — продол!

жил за него я, — вернуть твоего потерянного для римского народа братца в

Город? Ты ожидаешь, что диктатор Цезарь, умилившись фальшивым его

раскаянием, которое ты сейчас во всех подробностях живописуешь, дозво!

лит Луцию Кимвру покинуть ссылку и возвратиться в Рим, поближе к при!

вычным сенатским интригам?

Кимвр растерянно переводил взгляд с Кассия на Брута, словно ожидая

от них помощи. Почему, Плутон подери, право первого удара предоставили

именно папирусному этому червю?

— Так вот, Кимвр: глупости такой более не бывать! Хватит с меня Като!

на, Требония… — я скользнул взглядом по скамьям, с которых насторожен!

но прислушивались остальные сенаторы, — …и Цицерона!

Кимвр вздрогнул, как от удара розгой. Закусил губу, как мальчишка, который

заплачет сейчас от бессилия. Маска непреклонности была уже у меня наготове.

— Все, все, Кимвр, разговор на нелицеприятную эту тему окончен. По!

спеши занять надлежащее место на скамье Сената! — я демонстративно

достал стилос и оглянулся в поисках навощенной дощечки, будто желая

записать пришедшую в голову мысль. — Кимвр, ты еще здесь?

Вместо ответа он скривился (точно зарыдает, мелькнула мысль), глубо!

ко, со стоном, вздохнул и вцепился мне в тогу. Неловко, как хватается за

столу матери неоперившийся карапуз. Сердце заколотилось вдвое, втрое

быстрее: вот оно, вот, уже сейчас!

— Ну, знаешь ли, Кимвр, это уже насилие! Диктатор Цезарь не потерпит…

Глаза его сделались безумными, там заштормило вдруг целое море нена!

висти — когда он, успешный чиновник моего аппарата, успел накопить ее

столько? Он яростно рванул тогу, словно возжелал, чтобы я немедленно

предстал перед Сенатом обнаженным. Я вскочил и хотел было выдернуть

ткань из взлелеянных его рук, как вдруг ощутил, что лезвие кинжала вреза!

ется косо мне в затылок.

Я вскрикнул больше от неожиданности (удивили, отцы, удивили неха!

рактерной своей прыткостью!), чем от боли, и развернулся. За спиной сто!

ял Гай Каска и с удивлением взирал на окровавленный свой кинжал. Рана

была — царапина; но кровь от волнения моего хлестнула щедро.

Ну уж нет, дорогие мои убийцы, так запросто диктатор Цезарь жизнь