Антон Еганов - Реальность фантастики 2008 №10-11(062-063)

чужинами партию в кости, казалось, вовсе его не волновало.

Его волновало другое.

— А быть может, Великий, — медленно проговорил он, когда галлы пово!

локли амфору прочь, роняя на лысую зимнюю землю белые жемчужные

капли, — быть может, я должен вовсе не тебе? Быть может, я должен… Им?

Вот ты и спросил, Плешивый…

Не счесть тех, кто спрашивал до тебя — Марий, Сулла, Катилина и леги!

оны прочих, более мелких… Кто, как и ты, лишь намекал, а кто выкладывал

прямо, не церемонясь: «Сколько стоит кусочек Бессмертного, Великий?»

Значит, ты тоже готов шагнуть за эту черту. Все вы готовы преступить

черту.

И никак не желаете понять, что сделать это невозможно.

— Хочешь взять Громовержца в долю, Гай Юлий по прозвищу Цезарь? —

прямо спросил я. — Упечь Первую в лавку, чтобы телесами и голосом зав!

лекала прохожих? Приставить Вояку стеречь товар, а Посланника отпра!

вить на побегушки? Не ты первый…

— Что ты, Великий! И в мыслях никогда не держал! — натужно рассме!

ялся он, а глаза кричали: «А можно? Можно?? Можно???»

Вдруг лицо его стало белым — как британский жемчуг.

— Хватит на сегодня упражнений в риторике, — с усилием проговорил

он. — Диалоги о занебесной области оставим Платону и прочим греческим

умникам. Я эти умствования терпеть не могу.

Он притворил на мгновение глаза.

— Давай же к делу, Великий. Для тебя, как я убедился, в этой жизни сек!

ретов нет. Знаешь, стало быть, зачем я приехал?

24

АНТОН ЕГАНОВ

АЛЕКСАНДРОВА ПЕЧАТЬ

— Опять хочешь ценного от Них совета — как добиться большей влас!

ти? — спросил я.

— Какой же совет может быть ценнее, нежели полученный от Них? — ус!

мехнулся он, но испарина на лбу говорила, как непросто далась эта усмеш!

ка. — Особенно когда идет о власти, Великий…

— Что — мало, Гай Юлий по прозвищу Цезарь?

— Мало, — признался он. — Ох, мало… Как… воздуха сейчас…

Он рванул на груди застежку. Содрал плащ, бросил его на землю. Покач!

нулся — и опустился на землю сам.

— Что смотришь, Великий? Гадай! Предсказывай! — вполголоса скоман!

довал он, сгорбившись на скомканном плаще. — Или как там по!твоему —

услышь !

…Жемчуг против его лица — темный нумидийский мрамор.

— Прежде чем начну, позволь задать вопрос?

Я был беспощаден.

— Задавай, — скривился он и поднес руку к виску. — Но только… скорее.

Пока я еще могу отвечать…

— Зачем тебе власть, Гай Юлий по прозвищу Цезарь? Чтобы врагов сво!

их от имени и якобы во благо государства казнить или бросать в тюрьмы?

— Мне хватит лишь знания , что власть у меня есть, и я могу казнить и

бросать в тюрьмы.

— Почему в таком случае не удовольствуешься тем, что имеешь сейчас?

Ведь власти у тебя — полная провинция, и тюрьмы твои в Галлии не пусту!

ют? Да и консульства вкус давно уж ты изведал…

— …и столь же давно позабыл! Каков он — медовый, винный, яблочный?

Не напомнишь ли? А что до Галлии, так ведь она — не Рим, Великий…

— А Рим — не вся еще ойкумена? А ойкумена…

— Не продолжай этот перечень, Великий. Порой мне кажется, что он

длинен, как Гомеров список кораблей. Читаешь и днем, и бессонной

ночью — и нет ему конца, и все увяз ты на середине…

Голос его становился тише, слова — тяжелее, язык — неповоротливее. Она, она неумолимо лезла наружу, и казалось, вот!вот заговорит его устами и зад!

вигает его телом. Вклинится в разговор неудержимым своим монологом…

А к нему уже бежали.

Бойко перебирали косматыми лапами галльские медведи. Топали тоску!

ющими по калигам ногами легионеры в гражданском. Смешно прыгал впе!

реди этой встревоженной братии эллинского вида толстяк с пухлым ме!

шочком в руке.

Допрыгав к нему, толстяк начал лихорадочно в мешочке рыться. Выудил

какой!то сосудик, потряс, принюхался, покрутил правильным греческим

носом, определил сосудик обратно и выпростал из мешочка другой. Нака!

пал несколько капель в плошку и сунул ему в лицо.

— Стойте… стойте все! — застонал вдруг Плешивый, и свита по!воен!

ному замерла; даже толстяк отпрыгнул со своей плошкой назад и вытя!

25

АНТОН ЕГАНОВ

АЛЕКСАНДРОВА ПЕЧАТЬ

нулся. — Стой и ты, Иолай! Помнишь ли… Александрову печать? Она, она на меня давит…

…Я знал эту игру.

…Услышал бы Их и самый немудреный предсказака — так Они кричали.

Казалось, вот6вот забудут Они о жизни и о вечности, и даже о самом

своем бессмертии, и ринутся в драку — не разнять. Вояка, к примеру, вцепится Первой в космы, Выпивоха плеснет Подводнику в лицо некта6

ром, а Дудочник обломает о рогатую башку Лесника священную свою

дудку. Подобное, впрочем, случалось у Них нередко.

Сшиблись между собой обычные Их две партии. Ни дать, ни взять —

наши оптиматы и популяры.

Первой верховодила, как и следует тому быть, Первая собственной

персоной.

Сама она, правда, голос подавала нечасто — хватало, кому сделать

это за нее. Но властная ее рука чувствовалась во всем. Громче же всех в

этой партии мальчишеским своим голоском верещал Дудочник. Как

обычно, поддакивала и Лучница — единоликая его сестрица. Раз за разом

поплевывал крепкими словцами Подводник, побухивала простонародным

басом Посевница.

Второй предводительствовала Красотка.

Уж эта вопила — что обсчитанная торговка на Большом Велабре!

Центурионским гласом аккомпанировал ей Вояка — давний и удачливей6

ший из ее любовников. Ремесленник же, полуотставленный ее муж, всег6

да стоял за партию первую — потому что догадывался о шашнях ее с

Воякой, да еще много о чем; впрочем, в Их усобицах он большей частью

помалкивал. Вояке же извечно хромающим языком вторил Выпивоха, раскатисто грохотал в защиту Красотки Подземник, по6козлиному

подблеивал соратникам6однопартийцам Лесник.

Лишь двое из Них редко когда вмешивались в бесконечные эти склоки.

Не припомню, по крайней мере, чтобы встали они за тех либо других

открыто. Первым, само собой, был Громовержец. Вторым — Посланец, всегда и везде его, Громовержца, глаза, уши и вездесущая тень.

А вот прощелыга Двулицый — наоборот: извечно умудрялся стоять

за обе партии сразу. Изворачивался причем до того умело, что в каждой

без колебаний держан был за своего. Чем в полный рост пользовался, ни6

сколько того не стесняясь…

— Что, что Они говорят??? — как на полном скаку кавалерия, врубился

вдруг в раскаленную Их беседу он. Так, что напрочь заглушил даже горлас!