Эмма Гольдман - Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I

Я спросила у друзей, что они думают о том, откуда появилась идея связать моё имя с Чолгошем. «Я отказываюсь ­верить, что этот мальчик в чём-то признался или впутал в это дело меня, — утверждала я. — Не думаю, что он был способен на такую выдумку, которая означала бы мою смерть. Я уверена, что человек с таким открытым лицом не может быть таким малодушным. Должно быть, всё появилось совсем из другого источника».

«Конечно! — решительно заявил Ипполит. — Всю эту подлую историю начал журналист Daily News, который раньше околачивался здесь, притворяясь, что симпатизирует нашим идеям. Вечером 6 сентября он пришёл в дом. Ему хотелось знать всё о каком-то Чолгоше или Нимане: сотрудничали ли мы с ним? Был ли он анархистом? И так далее. Ну ты знаешь, что я думаю о журналистах — я не стал бы давать ему никакой информации. Но, к сожалению, Исаак это сделал».

«Что мне было скрывать? — перебил Исаак. — Все здесь знали, что мы познакомились с парнем через Эмму и что он приходил к нам. Кроме того, откуда мне было знать, что этот журналист собирается выдумать такую лживую историю?»

Я уговаривала чикагских товарищей подумать, что можно было сделать для мальчика в тюрьме Буффало. Мы не можем спасти ему жизнь, но мы можем хотя бы попытаться объяснить его поступок миру и нам стоит попробовать связаться с ним, чтобы он не чувствовал себя брошенным. Макс сомневался в возможности выйти на связь с Чолгошем. Он получил записку от товарища из Буффало, который сообщал, что никому не разрешали видеть Леона. Я предложила нанять адвоката. Без юридической поддержки Чолгоша заставят замолчать и упрячут за решётку так же, как Сашу. Исаак посоветовал, чтобы адвокат был из штата Нью-Йорк, и я решила сразу же поехать на Восток. Друзья утверждали, что будет глупо так делать, меня однозначно арестуют, как только я доеду до города, и передадут Буффало, и тогда моя судьба решена. Но для меня было немыслимо оставить Чолгоша на верную смерть, не совершив попытки помочь ему. Я сказала друзьям, что никакие опасения по поводу личной безопасности не должны останавливать нас в этом деле, добавив, что я останусь в Чикаго на публичный митинг, который нужно организовать, чтобы объяснить наше отношение к Чолгошу и его аттентату.

В день митинга было невозможно пройти до Брэндс-Холла, где он должен был состояться. Усиленные отряды полиции силой разгоняли людей. Мы попробовали снять другой зал, но полиция запугала владельцев. Когда наши планы провести митинг были полностью разрушены, я решила донести свою позицию через Free Society. «Леон Чолгош и другие подобные ему люди, — написала я в статье под названием „Трагедия в Буффало“, — которые далеко не порочные существа с низменными инстинктами, на самом деле являются сверхчувствительными личностями, неспособными вынести огромное социальное напряжение. Они вынуждены яростно проявлять свои чувства, даже приносить в жертву собственную жизнь, поскольку они не могут покорно наблюдать нищету и страдания своих собратьев. Вину за подобные поступки нужно возложить на ответственных за несправедливость и бесчеловечность, которые властвуют над миром». Указав на социальные причины действий, подобных тому, который совершил Чолгош, я резюмировала: «Когда я пишу, мои мысли уносятся к молодому человеку с по-девичьи нежным лицом, который стоит на пороге смерти, мечется по камере, а за ним следят безжалостные глаза:

Не каждый отдан день и ночь

Тюремщикам во власть,

Чтоб ни забыться он не мог,

Ни помолиться всласть;

Чтоб смерть добычу у тюрьмы

Не вздумала украсть.119

Моё сердце наполнено глубоким состраданием к нему так же, как ко всем жертвам угнетения и нищеты, к мученикам прошлым и будущим, которые умирают, борцам за лучшую и благороднейшую жизнь». Я передала статью Исааку, который пообещал сразу же сдать её в набор.

Полиция и пресса продолжали свою охоту на анархистов по всей стране. Они срывали митинги и арестовывали невинных людей. В разных местах все, кого подозревали в том, что они являются анархистами, подвергались насилию. В Питтсбурге нашего хорошего друга Гарри Гордона вытащили на улицу и чуть не устроили над ним народный суд. Уже с верёвкой на шее, он был спасён в последний момент какими-то прохожими, которых тронули мольбы миссис Гордон и двух её детей. В Нью-Йорке толпа напала на редакцию Freie Arbeiter Stimme, разломала всю мебель и уничтожила печатный станок. Ни в одном случае полиция не вмешалась в разгул патриотических головорезов. Иоганна Моста арестовали за статью в Freiheit, в которой были отсылки к эссе на тему политического насилия, написанного Карлом Хайнценом, известным революцио­нером 1848 года, который уже давно был мёртв. ­Моста отпустили под залог до суда. Немецкие товарищи в Чикаго организовали мероприятие для сбора средств в его защиту и пригласили меня выступить. Наша война 1892 года для меня осталась в прошлом. Мост снова попал в лапы полиции, ему опять грозила опасность поехать на Блэквелл-Айленд, и я с радостью согласилась сделать для него всё возможное.

Вернувшись домой к Исааку после митинга, я нашла пробные оттиски своей статьи. Взглянув на них, я заметила один удививший меня абзац, который изменил весь смысл моего заявления. Я была уверена, что изменения внёс не кто иной, как Исаак, редактор газеты. Я высказала ему своё недовольство, требуя объяснений. Он с готовностью признал, что написал тот маленький абзац, «чтобы смягчить тон статьи», как он объяснил, «чтобы спасти Free Society». «И заодно свою шкуру! — горячо отрезала я. — Ты годами обвинял людей в трусости и неспособности переносить опасные ситуации. Теперь, когда ты сам в такой оказался, ты идёшь на попятную. Хотя бы спросил разрешения на изменение статьи».

Потребовался долгий разговор, чтобы изменить точку зре­ния Исаака. Он увидел, что мою позицию поддерживают остальные — его сын Абе, Ипполит и другие люди, — после чего он заявил, что снимает с себя любую ответственность за происходящее. Моя статья в итоге появилась в изначальном виде. С Free Society ничего не случилось. Но моя вера в Исаака пошатнулась.

По пути в Нью-Йорк я остановилась в Рочестере. Приехав туда вечером, я пошла пешком до дома Елены, чтобы меня не узнали. Возле дома стоял полицейский, но он не опознал меня. Все изумлённо ахнули, когда я появилась. «Как ты прошла? — воскликнула Елена. — Разве ты не видела офицера у двери?» «Я-то его видела, а он, по-видимому, меня не заметил», — засмеялась я. «Не беспокойтесь насчёт полицейских, лучше приготовьте мне ванну», — беспечно добавила я. Моя беззаботность разрядила напряжённую обстановку. Все смеялись, а Елена крепко обняла меня с прежней любовью.

Всё время, пока я была в тюрьме, моя семья очень за меня переживала. Они слали мне телеграммы и письма, предлагая деньги на адвоката и любую помощь, которая мне понадобится. Они ни слова не написали о преследованиях, которые сами терпели из-за меня. Им докучали репортёры, за ними следили полицейские. Соседи подвергли остракизму моего отца, и он потерял многих клиентов в своём мебельном магазинчике. В то же время его изгнали из синагоги. Моей сестре Лине, которая очень болела, тоже не давали покоя. Её запугивала полиция, приказав Стелле прийти в полицейское управление, где они держали ребёнка целый день, засыпая вопросами о её тёте Эмме Гольдман. Стелла храбро отказывалась отвечать, дерзко заявляя о своей гордости и верности Tante Emma. Елена сказала, что её смелость в сочетании с молодостью и красотой получили всеобщее восхищение.