Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

время операции, то хирург остается в живых и затем несет на себе чудовищное

бремя вины. Хирург берет вину на себя в любом случае, несмотря на все

разговоры о том, что поиск виновного в таких ситуациях не главное.

Переаттестация врачей – важная, но весьма непростая задача, и Генеральному

медицинскому совету Великобритании понадобилось много лет, чтобы

окончательно определиться с процедурой. Для начала требовалась «независимая

оценка» моей профессиональной деятельности со стороны другого врача, а кроме

того, мою квалификацию должны были «всесторонне проанализировать»

несколько коллег и пятнадцать моих последних пациентов. Когда меня попросили

предоставить имена коллег, велик был соблазн назвать десятерых человек,

недолюбливавших меня (увы, с этим проблем не возникло бы), но я струсил и

вместо этого перечислил тех, кто вряд ли стал бы порочить мое имя. Они

заполнили онлайн-опросник, всячески меня расхваливая и утверждая, что я

достиг потрясающего баланса между работой и личной жизнью, а я оказал им

ответную услугу, когда они, в свою очередь, тоже попросили меня заполнить

аналогичную форму.

Мне выдали пятнадцать опросников, которые я должен был раздать пациентам.

Вообще процедурой переаттестации заведовала частная компания – одна из

многочисленных прибыльных фирм, которым сейчас отдают на аутсорсинг

бóльшую часть обязанностей Национальной службы здравоохранения. Они

кормятся за ее счет, подобно гиенам, охотящимся на старого, недееспособного

слона – недееспособного, потому что у государства отсутствует желание

поддерживать систему здравоохранения в рабочем состоянии.

Я должен был попросить пациентов заполнить громоздкую двустороннюю форму,

когда они придут на прием в амбулаторное отделение. Заполненные формы

пациенты должны были передать мне лично в руки. Стоит ли говорить, что в тот

день я вел себя примерно. К тому же пациенты вряд ли стали бы критиковать

меня прямо в лицо.

Итак, пациенты покорно заполнили все формы, которые я им вручил. Да уж,

чиновник, который будет изучать опросники, наверняка подумает, что я решил

перехитрить систему и заполнил формы самостоятельно, воспользовавшись их

анонимностью: в них не содержалось ничего, кроме похвал. Меня так и

подмывало действительно заполнить пару опросников и обвинить себя в

нетерпеливости и бесчувственности (короче, в том, что я вел себя как типичный

хирург), чтобы посмотреть, повлияет ли это хоть как-то на весь этот цирк.

* * *

Впервые я попал на работу в нейрохирургическое отделение, будучи старшим

ординатором. Дело было в больнице, в которой я проходил практику еще во

времена учебы. В отделении работали два старших нейрохирурга, и тот, что

помоложе, стал моим непосредственным начальником и наставником. А тот, что

постарше, вышел на пенсию вскоре после того, как я приступил к работе.

Однажды он позвонил в больницу ночью (я как раз дежурил), чтобы

посоветоваться насчет своего друга, который дома внезапно потерял сознание. Он

спросил: в чем может быть причина – не в таблетках ли от давления? Было

очевидно, что он и есть этот самый друг. Помню, как-то мы вместе с ним стояли

возле негатоскопа [4], рассматривая ангиограмму (рентгеновский снимок

кровеносных сосудов мозга) пациента с довольно сложной аневризмой, и он

сказал, чтобы я попросил его более молодого коллегу взять этот случай себе.

– В моем возрасте операции на аневризме плохо влияют на сердце, – заметил он.

Я знал, что незадолго до этого один из старших нейрохирургов в Глазго

клипировал аневризму, после чего слег с инфарктом.

Карьера старшего нейрохирурга, под чьим началом я тогда работал, доблестно

закончилась операцией на крупной доброкачественной опухоли мозга у юной

девушки. Операция прошла успешно, и уже спустя несколько дней – по-прежнему

в больничной сорочке и с гладко выбритой головой – пациентка пришла на

торжество, посвященное его выходу на пенсию, чтобы вручить букет цветов.

Насколько я помню, он умер через несколько месяцев. С тех пор миновало

тридцать четыре года – и вот теперь мою собственную карьеру ожидал

бесславный финал.

* * *

До моего увольнения оставалось две недели, когда мы вместе с Сами, моим

ординатором, рассматривали очередную томограмму мозга.

– Потрясающий случай, мистер Марш! – радостно воскликнул он, но я ничего не

ответил.

Еще совсем недавно я отреагировал бы точно так же, как Сами.

Сложные и опасные операции неизменно привлекали и будоражили меня сильнее

всего, но ближе к закату карьеры мой энтузиазм, особенно в связи с немалым

риском трагичного исхода, существенно поубавился. Мысль о том, что операция

может пойти не так и, уйдя на пенсию, я оставлю после себя еще одного

искалеченного пациента, не на шутку пугала. Кроме того, думалось мне, раз уж я

собираюсь на покой, зачем брать на себя такую ответственность?

Тем не менее один из старших неврологов обратился с этим случаем лично ко

мне, и я просто не мог переложить операцию на плечи кого-нибудь из коллег: я

слишком уважал себя как хирурга, чтобы пойти на нечто подобное.

– Ее следует отделить от всех жизнеспособных тканей, – произнес я, указывая на

снимок.

Опухоль росла у края большого отверстия в основании черепа (оно известно

как foramen magnum [5] ), где спинной мозг соединяется со стволом головного

мозга. Повреждение ствола мозга или ответвляющихся от него нервов может

обернуться для пациента катастрофой, в том числе полным нарушением

глотательного и кашлевого рефлексов. Как следствие, жидкость из ротовой

полости может без труда попасть в легкие и вызвать тяжелейшую пневмонию,

которая с высокой вероятностью закончится летательным исходом. Ну, хотя бы

опухоль выглядела доброкачественной – и то хорошо. Не было похоже, что она

приросла к стволу мозга и спинномозговым нервам, так что – по крайней мере

теоретически – у меня были все шансы удалить опухоль, не причинив пациенту

серьезного вреда. И все же случиться могло что угодно.

Дело было воскресным вечером, и мы с Сами сидели за компьютером на

сестринском посту в мужской части нейрохирургического отделения. Мы оба

сожалели о том, что вскоре нашей совместной работе придет конец. Теплые

отношения с ординаторами, пожалуй, одна из величайших радостей в жизни

старшего хирурга.

Стояло начало марта, на улице было темно, но ясно; ярко светила полная луна,

зависшая невысоко в небе над южной частью Лондона. Я успел отчетливо ощутить