Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

взрыв, так что на улицах полно молодежи, хотя девушек гораздо больше, чем

юношей: очень многие парни работают за границей – тридцать процентов

национального дохода составляют денежные переводы из-за рубежа.

– Восемьдесят стационарных больных, семь новых пациентов, один умер,

заболевших нет, – быстро отбарабанила Салима.

– И кто у нас сегодня первый? – спрашиваю я.

– Женщина пятидесяти лет, два дня назад потеряла сознание. Стул ежедневный.

Гипертония и алкоголизм. При осмотре…

– Нет-нет-нет! Чем она зарабатывает на жизнь?

Я заметил, что здешние врачи никогда не упоминают, чем занимаются пациенты,

хотя это должно быть неотъемлемой частью знакомства с историей болезни.

Впрочем, складывается впечатление, что в Непале живут только фермеры,

водители, владельцы магазинов и домохозяйки. Очень важно знать, кем работает

пациент, и не столько из практических соображений (чтобы понять, каким

профессиональным заболеваниям он может быть подвержен), сколько чтобы

напомнить нам, что пациент – это отдельная личность, человек, у которого есть

своя история, а не просто очередной безымянный больной с тем или иным

диагнозом.

Салима принимается смущенно мять лист бумаги. Судя по всему, сама она

пациентку не видела и руководствовалась записями, сделанными одним из других

младших врачей, поэтому обвинять ее было бы несправедливо.

– У нее магазинчик, – через какое-то время говорит она.

– Бьете наугад! – догадываюсь я.

Все смеются, в том числе Салима.

– Теперь расскажите нам о том, как она потеряла сознание.

– Ее доставили из другой больницы…

– Значит, истории болезни у нас фактически нет? Что насчет головных болей? У

пациентки бывали судорожные припадки?

Салиме явно неловко, она молчит.

Протюш – ординатор, дежуривший ночью, сжалился над ней:

– Муж нашел ее дома на полу. В другой больнице ей сделали интубацию, и семья

захотела, чтобы ее перевезли сюда.

Больница Дева частная. Пациенты поступают сюда только по собственной воле

либо по желанию родственников, если, конечно, могут себе это позволить. С

другой стороны, в государственных больницах тоже надо платить: лечение там

бесплатное лишь в теории и скорее всего куда менее качественное.

– Хорошо, – говорю я. – Итак, Салима, что вы обнаружили, когда обследовали

пациентку?

– Целенаправленное движение в ответ на болевое раздражение, глаза не

открываются. Издает звуки. Зрачки одинаковые, реагируют на свет. Черепные

нервы не затронуты. Рефлекс подошвы в норме, – тараторит она на непальском

английском. – На КТ-снимке заметно…

– Нет-нет, – снова перебиваю я. – Как бы вы описали ее состояние одним

предложением?

– Женщина пятидесяти лет с потерей сознания, болеет гипертонией. Регулярный

стул. При осмотре зрачки были одинаковые и реагировали на свет, а также…

– Салима! Одним предложением, а не тремя!

Через какое-то время мы сошлись на одном предложении, резюмирующем

данный случай. Грамотное представление пациентов – важнейшая составляющая

лечебной практики. Нужно уметь анализировать каждый конкретный случай и

лаконично излагать ситуацию. Краткое резюме после ознакомления с подробной

историей болезни подталкивает врача к тому, чтобы задуматься над диагнозом. Я

быстро заметил, что в моем присутствии многие местные врачи так сильно

смущаются, что начинают испытывать серьезные проблемы с аналитическим

мышлением. Подозреваю, все их обучение сводилось главным образом к

зубрежке. Непальским ординаторам потребовалось немало времени, чтобы

преодолеть робость передо мной.

– Хорошо, теперь можно и на снимок взглянуть.

Компьютерная томограмма показала, что вся левая часть мозга пациентки темно-

серая, почти черная. Было очевидно, что женщина перенесла обширный инсульт с

необратимыми последствиями – «инфаркт» головного мозга, вызванный

тромбом в левой сонной артерии. Левое полушарие мозга, отвечающее за речь,

бóльшую часть разума и личность, а также за способность двигать правой

половиной тела, было мертвым без малейших шансов на восстановление.

Повреждения такого рода необратимы. В подобных случаях некоторые хирурги

предпочитают вскрыть череп пациента, чтобы тот не умер от растущего

внутричерепного давления: участок мозга, погибший от инсульта, сильно отекает,

а когда мозг значительно увеличивается в объеме, наступает смерть.

Когда пациент молод, а инсульт затронул правое полушарие мозга (это значит,

что человек не утрачивает возможности взаимодействовать с окружающими,

поскольку за речь обычно отвечает левое полушарие), в такой операции – ее

называют декомпрессивной краниотомией – наверное, есть смысл: она спасет

человеку жизнь. Но я считаю это решение довольно странным, если пациенту

после операции предстоит влачить растительное существование. И тем не менее

научные журналы настоятельно рекомендуют проводить декомпрессивную

краниотомию в любом случае; утверждается, что пациенты счастливы, оттого что

им сохранили жизнь. Неудивительно, что такие операции широко практикуются.

Вероятно, вы зададитесь вопросом: а каким образом можно понять, что жертва

инсульта счастлива, ведь больной утратил бóльшую часть разума и личности, у

него умерла часть мозга, отвечающая за самоуважение и способность говорить?

Вероятно, вам также будет интересно, разделяют ли родственники больного его

мнение на этот счет.

Насколько я могу судить, пациенты с сильно поврежденным мозгом зачастую не

представляют, в каком состоянии находятся, а те немногие, кто осознает, что к

чему, впадают в глубочайшую депрессию. А настоящими жертвами инсульта в

определенном смысле становятся родственники. Они вынуждены либо посвятить

себя круглосуточному уходу за человеком, который уже совсем не тот, что раньше,

либо страдать от угрызений совести, оттого что сдали его в лечебное учреждение.

В таких ситуациях многие браки распадаются. Однако хуже всего, пожалуй,

приходится родителям, которые привязаны к своим детям (независимо от их

возраста), пусть даже с поврежденным мозгом, и продолжают их беззаветно

любить. Им приходится жить с этой трагедией до конца своих дней.

– Так что, умрет пациентка? – обращаюсь я с вопросом ко всем присутствующим.

– Мы ее прооперировали, – говорит Протюш.

Я вслух удивляюсь.

– Я полчаса впустую пытался объяснить родственникам, что лучше операцию не

проводить, но они и слушать меня не хотели, – добавляет он.

После собрания я спускаюсь на первый этаж, разуваюсь перед входом в часть