Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

вырубаются, свалки растут, а атмосфера заполняется парниковыми газами.

Прогресс, как однажды заметил писатель Иван Клима, – это просто больше

движения и больше мусора. Мне вспоминаются грязные улицы Катманду.

* * *

Может, в чем-то мой отец и был рассеянным и неорганизованным, но он

отличался поразительной проницательностью во всем, что касалось

собственности, пусть и не сколотил особого богатства, преподавая

юриспруденцию. В 1960-м моя семья переехала из Оксфорда в Лондон, и мы

поселились в Клэпхеме – тогда захудалом и немодном пригороде с ленточной

застройкой. Наш просторный дом в стиле королевы Анны, построенный в 1713

году, был чудесен: комнаты идеальных пропорций, обшитые деревянными

панелями и выкрашенные в мягкий бледно-зеленый цвет; чугунные каминные

решетки (сегодня такие обошлись бы в кругленькую сумму) в каждой комнате;

высокие подъемные окна со ставнями, смотревшие на парк «Клэпхем Коммон». В

доме имелась прекрасная дубовая лестница с кручеными балясинами. У отца был

наметанный глаз на антиквариат, и он стал коллекционером еще до того, как это

занятие превратилось в национальное развлечение, к тому же исключительно

дорогое. Итак, наш новый дом с шестью спальнями и почти сорока окнами – как-

то раз я покрасил их все, после чего у нас с отцом состоялся яростный спор о том, сколько он должен заплатить мне за работу, – был заставлен книгами, увешан

картинами и другими предметами искусства. В юности я ими чрезвычайно

гордился. Мой отец тоже гордился и своим домом, и своей богатой коллекцией,

которую он любил показывать гостям, причем делал это в совершенно невинной

манере – как ребенок, желающий поделиться радостью с окружающими.

Моя же гордость носила более состязательный и агрессивный характер. Когда

отец умер в возрасте девяноста шести лет, моим двум сестрам, брату и мне в

наследство досталась целая гора разнообразного имущества. К своему

превеликому удивлению, я обнаружил, что мало какие из тысяч отцовских книг

стоили того, чтобы их сохранить. Это заставило меня задуматься над тем, что

станет со всеми моими книгами, после того как я умру. Остальное мы мирно

поделили между собой, но, оглядываясь назад, я с ужасом понимаю, что взял

гораздо больше, чем мне по-хорошему причиталось, – полагаю, все просто

решили уступить требовательному младшему брату, чтобы избежать разногласий.

Что же до самого дома с его сорока окнами и комнатами, обшитыми панелями, то,

как я слышал, недавно его продали за астрономическую сумму, предварительно

сделав капитальный ремонт. На сайте агентства по продаже недвижимости можно

было отыскать фотографии интерьера, который претерпел кардинальные

изменения: все, даже дубовая лестница, было покрашено в белый цвет, и теперь

дом больше походил на вычурный пятизвездочный отель.

Работая в Непале, я жил практически на чемоданах: все, что у меня было с

собой, – это одежда да ноутбук. Оказалось, что я ничуть не скучаю по

оставленному в Англии имуществу, – более того, я воспринимал его как некую

ношу, к которой обязан вернуться, а ведь все эти вещи так много для меня

значили! Кроме того, став свидетелем нищеты, царящей в Непале, увидев, к каким

ужасным последствиям приводит стремительная и непродуманная урбанизация, я

взглянул на свое имущество в совершенно ином свете. Как же я жалею, что не

осознал раньше, насколько это здорово – путешествовать по свету с одной только

ручной кладью. В конце концов, в могилу ничего с собой не заберешь.

* * *

– Первый пациент – мистер Сунил Шретра, – начал утреннее собрание один из

младших врачей, знакомя всех с недавно поступившими пациентами. – Сперва его

положили в больницу Норвик, а потом привезли сюда. Правша, шестьдесят шесть

лет. Пять дней назад потерял сознание. При осмотре…

– Погодите! – воскликнул я. – А что случилось после того, как он упал в обморок?

Он с тех пор так и не приходил в себя? Что с неврологическими проявлениями?

– Он был на искусственной вентиляции легких, сэр.

– Так, а со зрачками что?

– Четыре миллиметра и не реагируют, сэр. Никаких моторных реакций.

– То есть получается, у него наступила мозговая смерть?

Он нервно поглядывал на меня, не зная, что ответить. В непальском

законодательстве нет такого понятия, как мозговая смерть.

– Да, сэр, – сказал Бивек (ординатор, всегда полный энтузиазма), желая помочь

запнувшемуся товарищу.

– И зачем же его перевели к нам из той больницы, если у него наступила смерть

мозга?

– Он поступил к нам из дома.

Какое-то время я молчал, пытаясь сообразить, что к чему.

– Его отправили домой вместе с аппаратом искусственной вентиляции легких? –

скептически спросил я.

– Никак нет, сэр. Родственники все делали вручную.

Другими словами, родственники забрали домой пациента с умершим мозгом и

безостановочно сдавливали присоединенный к эндотрахеальной трубке

дыхательный мешок, чтобы насыщать легкие кислородом (насколько это было

возможно).

– И теперь они принесли его сюда?

– Да.

– Что ж, давайте тогда посмотрим на снимок.

На стене перед нами показался подрагивающий тусклый снимок. На нем было

отчетливо видно огромное пятно от летального – в этом не возникало никаких

сомнений – кровоизлияния.

– И что произошло дальше?

– Мы сказали, что ничем не можем ему помочь, так что они снова забрали его

домой.

– Давайте следующего пациента.

Я давно заметил, что пациенты, чье состояние было самым плачевным – те, что

должны были вот-вот умереть, – частенько пропадали из отделения интенсивной

терапии. Я никак не решался спросить, что с ними происходит, и только через

какое-то время узнал, что обычно родственники забирают таких пациентов, при

необходимости сдавливая вручную дыхательный мешок, чтобы те могли умереть с

достоинством у себя дома в окружении любящей семьи, а не в безликой больнице.

Это показалось мне гуманным решением проблемы. К сожалению, сложно

представить, чтобы в Англии позволялось нечто подобное.

10

Разбитые окна

Вернувшись в Оксфорд, я отправился проверить дом смотрителя шлюза. Со

смешанными чувствами я шел по тропе мимо безмолвных лодок,

пришвартованных к берегу. Капли дождя падали с угрюмого серого неба в

невозмутимую зеленую воду канала. В воздухе пахло мокрой опавшей листвой.

Кое-кто из друзей сказал, что я спятил, раз решил привести в порядок это место

после полувекового запустения. Если учесть весь мусор, накопившийся в саду за