Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

обратного захвата серотонина. Эмма упомянула, что он умер в доме.

– Несколько дней его не было видно, и в конце концов мы вызвали полицейских,

которые выломали дверь. Он был уже давно мертвым – сидел в своем кресле.

Мало-помалу в моем дворе образовалась целая гора из нескольких сотен черных

строительных мешков, наполненных хламом и мусором, которые накопились за

предыдущие пятьдесят лет. Среди прочего тут была огромная – почти в метр

толщиной – связка газет «Дейли Мейл», которая за все эти годы под

воздействием влаги и солнечных лучей стала твердой, как дерево. Ржавые детали

от мотоцикла, заплесневелые старые ковры, полиэтиленовые пакеты, жестяные

банки, уйма пустых бутылок (в некоторых по-прежнему плескалась

сомнительного вида жидкость), бесполезные поломанные инструменты, детские

игрушки – список можно было продолжать бесконечно. Ровным счетом ничего из

этого барахла не представляло даже отдаленного интереса. Ковыряясь в вещах

старика, я подумал, что археологу, раскопавшему их через пятьсот лет, они тоже

показались бы бестолковыми и унылыми.

Жителей лодок снабжает углем и газовыми баллонами грузовая баржа под

названием «Дасти». Едва вступив во владение домом, я обнаружил в почтовом

ящике приветственную записку от Джока и Кэти – владельцев баржи. Они

выразили желание познакомиться и предложили свои услуги. Не знаю, что бы я

делал без них. С их помощью я погрузил собранный мусор на «Дасти», и мы

преодолели небольшое расстояние до того места на обочине проселочной дороги,

где знакомый фермер разрешил мне оставить два громадных контейнера с

мусором. Пришлось изрядно потрудиться. Когда с делом было покончено, я

пригласил Джока и Кэти на обед в ближайший паб. Джок рассказал, что раньше

путешествовал с рюкзаком на плечах по всему миру, а потом стал водителем

грузовика, но с самого детства мечтал жить на воде. Кэти – учительница

начальной школы; она взяла на год отпуск за свой счет, но теперь не спешила

возвращаться к работе. Днями напролет они неторопливо плавали взад-вперед по

Оксфордскому каналу, развозя мешки с углем и газовые баллоны жителям лодок,

каждого из которых хорошо знали лично. Такая жизнь напоминала им

деревенскую. Они сказали, что чувствуют себя безмерно счастливыми и довольны

неспешной, размеренной жизнью, в которой нет места ненужным вещам. Жили

они, кстати, на другой барже, пришвартованной чуть дальше.

Пришлось спилить несколько деревьев – в основном акации высотой более десяти

метров, – которые захватили один из углов сада. Как бы я ни любил деревья – а я

им почти поклоняюсь, – должен признаться, что ничуть не меньше я люблю их

валить. Для этого я обзавелся несколькими отменными цепными пилами. Пара

лет практики – и я наконец в совершенстве овладел искусством самостоятельной

заточки цепи.

На мой взгляд, между валкой деревьев и нейрохирургией есть нечто общее – в

частности, необходимая для работы точность и сопутствующий риск.

Если не сделать два разреза с разных сторон ствола точно в нужных местах, дерево

может обрушиться прямо на тебя или упасть на ближайшие деревья и застрять в

них, что значительно усложнит дальнейшую работу. Либо шина бензопилы может

напрочь застрять в стволе. Да и с самой бензопилой следует обращаться

осторожно: был у меня однажды пациент, чья бензопила во время работы

отскочила от дерева и задела лицо. Ко всему прочему меня привлекает запах

свежеспиленной древесины, особенно дуба, в сочетании с выхлопными газами

бензопилы, а также – в зависимости от того, где я нахожусь, – таинственная

тишина окружающего леса. Одной из первых книг, которые я прочел в детстве,

были «Сказки братьев Гримм» – сборник историй про нечисть, кровавые убийства

и неизбежное наказание, и все это – в темной лесной чаще. Присутствует в валке

деревьев и доля жестокости – равно как и в хирургии. Есть место и определенному

удовольствию от своей власти над живым созданием. Вид падающего дерева,

особенно если я спилил его самостоятельно, трогает меня до глубины души. Но

есть и различие. Операции на мозге кажутся такими волнующими именно потому,

что ты отчаянно желаешь, чтобы пациент после операции очнулся живым и

здоровым, тогда как деревья валят, чтобы добыть древесину для поделок или на

дрова либо же чтобы освободить пространство для других деревьев. Ну и, конечно,

всегда нужно сажать новые деревья взамен срубленных.

Двадцать пять лет назад я приобрел двадцать акров [14] земли вокруг сельского

дома в Девоне, где жили родители моей первой жены. На восьми акрах я посадил

целый лес – четыре тысячи деревьев местных пород: дуб, ясень, сосну, иву и

падуб. Несколько недолгих лет я с большим удовольствием ухаживал за

деревьями, когда бывал в Девоне. Я аккуратно подрезал нижние ветви молодых

дубов, чтобы через сотню лет они дали много качественной древесины без сучков.

Я смастерил домик для совы и повесил его высоко среди ветвей старого дуба,

который рос у живой изгороди, окружавшей мой участок. Однажды я заметил, как

перед широким входом в домик с задумчивым видом сидит сова, и пережил

мгновение искрометного счастья, но, к моему превеликому сожалению, сова в нем

не обосновалась. Я рассчитывал, что после смерти меня похоронят в этом лесу,

чтобы каждая клетка, каждая молекула моего тела стала частью деревьев. Я и не

догадывался, какая катастрофа постигнет мой брак. При разводе я потерял

участок со всеми деревьями, и вскоре его продали. Этот лес, ныне заросший и

неухоженный, по-прежнему можно отыскать на снимках «Google Earth». Треть

всех деревьев следовало срубить, чтобы оставшиеся выросли более крепкими, но

этого никто не сделал.

Я отчаянно скучаю по тому месту – не только по полям и лесу, но и по мастерской, которую устроил в одном из старых глиняных амбаров рядом с домом. Окна

(которые я сделал своими руками) напротив верстака (который я тоже сделал сам)

выходили на низкие холмы к северу от Девона, в сторону плато Эксмур. Под

стропилами обосновались ласточки, чьи птенцы учились летать, порхая от одной

балки к другой. Их родители пулей проносились через открытые двери. Завидев

меня, они сначала совершали кульбит прямо передо мной – потоки воздуха от их

крыльев омывали мое лицо, – после чего снова устремлялись наружу. Но

довольно скоро птицы привыкли к моему частому присутствию. К концу лета

птенцы уже вовсю резвились во дворе фермы, группками рассаживаясь по

проводам, протянувшимся от дома к амбарам, словно ноты небесной мелодии. Не