Наталья Долинина - Печорин и наше время

Ночь, море, луна, опасность, таинственность — такой фон для событий своей повести мог бы предложить читателям роман­тик Марлинский, и даже молодой Пушкин, и даже юный Лер­монтов. Но в том-то и дело, что у зрелого Лермонтова все иначе; все продиктовано стремлением не к литературной красивости, а к правде.

В разговоре девушки и слепого нет ни одного случайного сло­ва: они говорят о погоде — буря сильна, туман густеет — эти подробности играют важную роль в их жизни. Вы помните, как Лермонтов сравнивал туман с брачным покрывалом невесты; теперь он говорит о нем предельно просто, но не менее вырази­тельно. Девушка тревожится за Янко и в то же время боится, что он не приедет; слепой мальчик полон восхищения перед храбре­цом. и это видно в его словах: «Янко не боится бури... Янко не боится ни моря, ни ветров, пи тумана, ни береговых сторо­жей...» — слова эти представляют Янко каким-то сказочным героем, но в то же время они понятны, оправданны: таким он и должен видеться несчастному мальчику. Печорин же видит Янко иначе: когда лодка пристала к берегу, «из нее вышел человек среднего росту, в татарской бараньей шапке»,— обыкновенный человек, вовсе не героического вида. Приближающуюся лодку Лермонтов описывает с точностью бывалого моряка: «Медленно подымаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них», лодка «ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту не- нредима». Какая же причина побудила пловца пуститься через пролив? 13 чем состоит тайна, которую решил раскрыть Печо­рин? Герои повести занимаются опасным промыслом — контра­бандой. Лермонтов сознательно не уточняет, что именно они привозят через пролив и что увозят за море. «Погатые товары», «груз был... велик» — больше мы ничего не знаем. Лермонтову важно создать у читателей ощущение опасной, необычной жиз­ни, полной тревог,— это ощущение у нас, конечно, создается. Но, описывая контрабандистов, Лермонтов сочетает возвышен­ное и низменное, романтику и прозу жизни. Таинственная де­вушка напоминает Печорину романтическую героиню, «Гетеву Миньону», ундину, русалку с распущенными косами... Но «ру­салка» поет свою прекрасную вольную песню, стоя на крыше жалкой хаты; но ночам она вместе со слепым мальчиком и Янко таскает из лодки на берег тяжелые узлы; ее слова, обращенные к Печорину, загадочны, а причитания слепого мальчика жалки: «Куды н ходив?., никуды не ходив... с узлом? яким узлом?»

Сюжет «Тамани» имеет отдаленное сходство с сюжетом «Бэ­лы». Попав на Кавказ, русский молодой человек встречает местную девушку — «дикарку», влюбляется в нее, и она влю­бляется в него. Этот сюжет вообще характерен для литературы эпохи Лермонтова — чаще всего, для романтической литерату­ры. В «Бэле» Лермонтов не отступил от традиционного сюжета, но разработал его реалистически. В «Тамани» все наоборот, все не традиционно. Знакомая уже по многим повестям и поэмам история -оказывается совсем иной, чем та, к которой привык читатель. Девушке полагалось бы влюбиться в приезжего. Она и ведет себя, как романтическая героиня, прыгает и пост, она сама обнимает Печорина и целует его «огненным поцелуем», са­ма говорит ему: «Это значит, что я тебя люблю»,— но все это ока­зывается хитростью, все это — защита своей настоящей любви к контрабандисту Янко от чужого, осмелившегося ворваться в ее жизнь. Но и эту настоящую любовь Лермонтов тоже снижает. Когда слепой мальчик и девушка ждут на берегу лодку, девушка спрашивает:

«— Л если он утонет?

Ну что ж? в воскресенье ты пойдешь в церковь без новой ленты»,— отвечает слепой.

И Янко ведет себя иначе, чем полагалось бы романтическому герою. Тот проделывал бы свой опасный путь среди волн ради любви. Янко идет па опасность ради добычи. Янко скуп: уезжая, он дает слепому такую мелкую монету, что тот спрашивает: «Только?» Старухе Янко просит передать, «что, дескать, пора умирать, зажилась, надо знать и честь».

« — Л я? — сказал слепой жалобным голосом.

— На что мне тебя? — был ответ».

Романтический герой может быть жесток, но непременно должен быть благороден. Янко не романтический герой; он просто человек и, видимо, не очень-то хороший человек — Лер­монтов не приукрашает его.

Традиции романтической литературы оказываются опро­кинутыми, перевернутыми. Лермонтов использует возвышенные слова, романтический стиль, но все это нужно ему для того, что­бы вернее и точнее показать правду жизни. Вот как описано первое свидание Печорина с «ундиной»: «Она села против меня тихо и безмолвно и устремила па меня глаза свои, и не знаю почему, но этот взор показался мне чудно-нежен... я молчал, полный, неизъяснимого смущения. Лицо со было покрыто туск­лой бледностью, изобличавшей волнение душевное... я заметил в ной легкий трепет...» (курсив мой,— //. //.).

О» молча поклонился ой, Но как-то езор его очен Пыл чудно-пежеп. Оттого ли, Что он п вправду тронут был. Иль он, иокетствун, шалил. Невольно ль, нль из доброй поли,— Но взор сей нежность изъявил: Он сердце Тапи оживил.

(Курсив мой,— И. Д.).

По правда ли, прямое сходство? Да, но у Пушкина «взор», который был «чудно-нежен», видит Татьяна, это со влюбленное, мечтательное, возвышенное восприятие. Пушкин видит Онегина иначе: то ли «вправду тронут был», то ли «кокетствуя, ша­лил»,— Пушкин смотрит на встречу Опегнна и Татьяны трез­во. Если бы княжна Мери увидела «чудно-нежный взор» Печо­рина, это бы нас но удивило. Но Печорин, описывающий свою «ундину» романтическим стилем, с инверсиями: «глаза свои», «волнение дуп/евное», с тем набором красивых слов, которые да­же Ленский мог бы использовать в своих стихах: «безмолвно... устремила... взор», «неизъяснимое смущение», «тусклая блед­ность», «легкий тропот»,— это удивляет.

Л между тем удивляться нечему. Ведь в душс Нечорина жи- nn - r ^ романтик, онвсе время ищет в жизни красоту, бурную дея- тсльностьГвозвышенные чувства,— ищб? и не находщ их, проза" бгГрется с поэзией и побеждает ее: только что он (ШСИЛ 0 чУдно- пежном взоре, и не лед зя~эти.м: «Эта комедия начинала мне надоедать , и я готов был прервать молчание самым прозаиче­ским образом, то есть предложить ей стакан чая...» (курсив мой.- //. Д.).

Не имеет смысла пояснять эту нарочито прозаическую, снижающую наше впечатление фразу — она понятна. Но вот продолжение той же фразы: «...как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал па губах моих. В глазах у меня потемнело... я сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она как змея скользнула между моими руками...» (курсив мой.— Я. Д.).

Снова возвышенный, романтический слог, но мы уже не очень ему верим, поскольку только что было сказано: «эта комедия...».