Наталья Долинина - Печорин и наше время

И как завершение сцены поэтического свидания: «В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на иолу. «Экой бес- девка!» — закричал казак, расположившийся на соломе и меч­тавший согреться остатками чая».

Добро бы «ундина», «русалка» опрокинула свечу. Но — чай­ник! Грубый крик казака: «Экой бес-девка!»; солома, остатки чая — какая уж тут может остаться романтическая окраска сцены!

Ночью, отправляясь на свидание, Печорин «разбудил своею казака» и приказал бежать на берег, если он выстрелит из пистолета. Печорин молод, он ищет любви, ему понравилась таинственная девушка — но жизнь уже научила его не верить ни людям, ни чувствам. И он оказывается прав: девушка замани­ла его в лодку, он почувствовал на лице «ее пламенное дыха­ние» — и в ту же минуту она бросила в воду его пистолет! Она уже не «как змея» — такой образ может возникнуть в воображе­нии романтика, но «как кошка вцепилась» в одежду Печорина.

Уже нет ни русалки, ни ундины, ни Миньоны; есть против­ник, с которым надо бороться. Вместо юношеской; страсти

бешенство, вместо огненных поцелуев — борьба между силой и ловкостью. «Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновен­но бросил ее в волны» (курсив мой.— //. Д.).

Распущенные косы, производившие такое возвышенное впечатление, теперь играют другую роль — за них можно

2/, 5

схватить., чтобы утонить противника. Так кончилось свидание, которое Печорин хотел бы воспринимать романтически. Когда же напоследок слепой мальчик обокрал Печорина с ведома девушки («Я его послала»,—говорит она) — это окончатель­но разрушает романтическую атмосферу.

Конечно, Печорин сам виноват, что его едва не утопили. Ведь еще «иод вечер» он остановил девушку в дверях и «завел с нею... разговор», в котором бросил неосторожную фразу: «А если бы я. например, вздумал донести коменданту?» Последствий этого вопроса он, разумеется, не мог предугадать.

В «Тамани» мы видим, сколько необъяснимого таится в чело­веке, как тесно переплетаются в жизни причины и следствия. Поступки, которые Печорип совершал не раздумывая, повлекли за собой много событий, повлияли на судьбы многих людей!

И старуха, и слепой мальчик, и девушка не могут объяснить поступков Печорина иначе, чем стремлением «донести комен­данту»: приехал, остановился именно в их хате, подслушива­ет, подсматривает, грозит... А он хочет узнать тайну для себя, не для коменданта. Мм у интересны люди, их жизнь. Его привле­кла красота и смелость таинственной девушки — за это приш­лось заплатить дорогой ценой: Печорин разрушил жизнь кон­трабандистов и сам едва не погиб. Янко уехал навсегда и увез с собой девушку. Когда лодка, увозившая их, скрылась в море, когда слепой мальчик заплакал, Печорин сам спросил себя: «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных кон­трабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!»

Лермонтов был в Тамани в сентябре 1837 года. Как и Печо­рину, ему пришлось задержаться в ожидании корабля, отправ­ляющегося в Геленджик. Старая казачка Нарнциха приняла Лермонтова за тайного соглядатая, который хочет обнаружить контрабандистов. Соседкой Царицихи была красавица татарка, муж ее был связан с контрабандистами. И слепой мальчик был: его звали Яшкой; впоследствии он стал звонарем в таманской церкви и любил рассказывать о том, как прислуживал Лермонто­ву во время его пребывания в Тамани.

Так что же, Лермонтов просто описал все, что с ним про­изошло, только передал своп приключения Печорину?

Вот тут-то и начинаются тайны мастерства. Тайны лаборато­рии писателя.

Мы не знаем, была ли на самом деле ночная прогулка по морю и собиралась ли молодая татарка утопить Лермонтова. Скорее всего, ничего этого не было, он вообразил, придумал эти подробности.

Но если даже было — все равно жизненные факты изменяют­ся в сознании писателя и предстают перед нами в ином виде.

Например, у бедного чиновника украли новое ружье. Об этом услышал писатель. Гоголь,— и переменил ружье на шинель, только и всего. Но шинель необходима, без нее нельзя жить. История бедного чиновника перестала быть печальным случаем из жизни одного человека и превратилась под пером Гоголя в трагедию многих. Тем и отличается литература от жизни, что из отдельного жизненного случая она делает событие, важное для всех людей.

Нет таких весов, на которых можно было бы взвесить и вы­считать необходимую меру факта и вымысла в литературе. Эта мера определяется умом и воображением писателя и еще чем-то: вероятно, тем, что называют талантом.

Был случай, жизненный факт: Лермонтов приехал в Тамань и прожил несколько дней в полуразвалившейся хате старой Царицихи. Этот жизненный факт он превратил в событие, позволяющее понять характер Печорина. А характер Печори­на — это «портрет, составленный из пороков всего... поколения в полном их развитии».

Что здесь Лермонтов придумал и что было на самом деле, в конце концов, неважно. Имеет значение только одно: как преломилось то, что было, в сознании писателя. Как это вошло в жизнь и облик Печорина.

Вы, может быть, заметили, что мы мало говорили о самой повести «Тамань», о ее содержании, а больше — о связанных с ней литературных проблемах. Это не случайно. У Лермонтова (как и у всякого большого поэта) есть такие стихи, которые не хочется разбирать, объяснять, анализировать, а хочется просто повторять и повторять:

По синим волнам океана, Лишь звезды блеснут в небесах, Корабль одинокий несется, Несется на всех парусах...

«Тамань» — такая проза, которую невозможно объяснить до конца, которую боишься оскорбить неточным прикосновением. Ее просто хочется перечитывать и перечитывать...

«Княжна Мери»

Земле я отдал дань земную Любви, надежд, добра и зла; Начать готов я жизнь другую, Молчу и жду: пора пришла; Я в мире не оставлю брата, И тьмой и холодом объята Душа усталая моя; Как ранний плод, лишенный сока, Она увяла в бурях рока Под знойным солнцем бытия.

ГРУШНИЦКИЙ

няжна Мери» — дневник, включающий в себя шестнадцать записей, иногда длин­ных, иногда коротких, точно датирован­ных. Все, что происходит в повести, укла­дывается в небольшой срок — чуть боль­ше месяца: с 11 мая по l(i июня. Послед­няя, семнадцатая запись сделана через полтора месяца, в крепости у Максима Максимыча. Но до этой записи перед нами регулярный, почти ежедневный дневник. И с первых же строк этого дневника его автор нас удивляет.