Наталья Долинина - Печорин и наше время

Как будто совсем другой человек, не тот Печорин, какого мы знали, пишет о Пятигорске: «...моя комната наполнилась запахом цветов... Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна... Вид с трех сторон у меня чудесный».

Печорин говорит о виде из своего окна в той манере, которой мы до сих пор не могли у него предполагать: восторжен­ной. С цитатой из Пушкина: «...пятигла­вый Бешту синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; с ласковыми умень­шительными словами: «...внизу передо мною пестреет чистенький, новенький го­родок»; с неожиданными для нас бесхитро­стными признаниями: «...па восток смот­реть веселее»; «весело жить в такой зем­ле»; «какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах»... Есть, значит, что- то, от чего Печорину становится «весело жить»?!

II только в последних строчках этого описания Печорин как будто спохва­тывается: «Однако пора. Пойду к Елиса- ветинскому источнику: там, говорят, утром собирается все водяное общество».

«Однако нора». Пора оставить тот искренний незащищенный тон, которым

был начат дневник. Пора выйти из своего уединения — Печори­на всегда тяиет к людям. Пора посмотреть, что за люди здесь, на водах, с кем предстоит прожить бок о бок месяц-полтора.

И как только появляются люди, возникает тот тон, которого мы ждали от Печорина с самого начала: насмешливо-пренебре­жительный, высокомерный — и в то же время горький.

Первые люди, встреченные Печориным, были «семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сертукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей...». Печоринназывает эти семейства «печальными группами» — он бы, может, и сочувствовал им, но... они па него «посмотрели с нежным любопытством: петер­бургский покрой сертука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись».

За несколько лет до «Героя нашего времени» был впервые напечатан «Невский проспект» Гоголя. Вот как выглядит в этой повести «улица-красавица нашей столицы», «главная выставка всех лучших произведений человека»: «Один показывает щегольской сюртук с лучшим бобром, другой греческий прекрас­ный нос, третий несет превосходные бакенбарды, четвертая пару хорошеньких глазок и удивительную шляпку, пятый перстень с талисманом на щегольском мизинце, шестая ножку в очарова­тельном башмачке, седьмой галстук, возбуждающий удивление, осьмой усы, повергающие в изумление (курсив мой.— Н. Д.).

«Семейства степных помещиков» видят в Печорине снача­ла петербургский покрой сюртука, а затем — армейские эпо­леты. Человек их не интересует, как на Невском проспекте ни­кого не интересуют люди; эта улица — «выставка» сюртуков, носов, бакенбард, глазок, шляпок, перстней, башмачков, гал­стуков, усов...

Но ведь и Печорин видит в «семействах стенных помещиков» прежде всего истертые сюртуки мужей и изысканные наряды дам! Когда от него «с негодованием отвернулись», «узнав армей­ские энолеты», оп уязвлен, хотя и скрывает это за ироническим тоном. Уязвлен, а сам точно так же воспринимает людей — он заражен тем самым бездушием своего века, от которого страдает.

Вот что удивительно: мы ждем от Печорина большей озлоб­ленности, большего презрения к людям, чем видим в его дневни­ке. То, что он пишет о степных помещиках, скорее печально, чем зло. «Жены местных властей» оказываются в его описании даже «очень милы; и долго милы!» Конечно, это сказано с некоторой иронией, но Печорин уже серьезно поясняет, что местные дамы «менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавка­зе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум».

Итак, перед нами фон, на котором будут развертываться события; совсем новый фон — мы еще ни разу не видели Печори­на в шумной толпе, среди людей равного ому социального круга. Может быть, здесь найдутся ему друзья? Во всяком случае, в первый же день он встречает старого знакомого.

«Я остановился, запыхавшись, на краю горы... как вдруг слышу за собой знакомый голос:

— Печорин! давно ли здесь?

Оборачиваюсь: Грушницкий! Мы обнялись».

Такова первая встреча Печорина с человеком, которого он через месяц убьет на дуэли. И сразу — подробная, объективная и в то же время неприязненная характеристика человека, с кото­рым встретился так тепло.

«Грушницкий — юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик».

Кто такой юнкер? Мы привыкли к одному значению этого слова: ученик военного училища. Но есть и другое значение: дворянин, вступивший в военную службу рядовым или унтер- офицером, Но на особых правах, выделявших его среди солдат. За боевые заслуги юнкеров производили в офицеры.

Очевидно, Грушницкий именно из таких юнкеров. Почему же Печорин считает, что он носит солдатскую шинель «по особен­ному роду франтовства»? Потому что на Кавказе было немало офицеров, разжалованных в солдаты; среди них были декабри­сты, были разжалованные за дуэль — человека в толстой солдат­ской шинели окружал романтический ореол; Грушницкий, види­мо, хочет казаться разжалованным.

Вообще все, что рассказывает о нем Печорин, говорит о том, что Грушницкий хочет производить впечатление: и солдатская шинель, и то, что он старается выглядеть старше своих лет, и то, что «говорит он скоро и вычурно». Но «георгиевский солдатский крестик» — орден Георгия Победоносца — можно было полу­чить только «в деле». Грушницкий был ранен в ногу, награж­ден,— возможпо, он действительно храбр.

Печорин неприязненно относится даже не лично к Груш- ницкому, а ко всему типу людей, к которому тот принадлежит: «...он из тех людей, которые на все случаи жИзнн имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые

важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания».

Этих людей «просто прекрасное» не трогает. Л Печорина трогает! Мы помним, как в Тамани он замечал красоту лунной ночи, и моря, п кораблей; как обрадовался в Пятигорске веткам цветущих черешен. Потому-то Грушницкий и неприятен Печо­рину, что он д р а п и р у е т с я в необыкновенные чувства. Печорину эти чувства знакомы, а для Грушиицкого они — толь­ко мода.

Чем дальше, тем убийственнее становится мнение Печорина о людях, к которым принадлежит Грушницкий: «Производить эффект — их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами,— иногда тем и другим. 15 их душе часто много добрых свойств, по ни на грош поэзии».