Наталья Долинина - По страницам Войны и мира

французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели це-

лью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приго-

товлены к предстоящему делу».

Они не трусы, эти люди, нет. Они только не умеют за быть во имя общего дела себя, свое

самолюбие, свою карьеру, свои личные интересы, сколько бы громких слов они ни говорили о чести

полка и как бы ни показывали свою заботу о полке. Приехав в цепь, оба начальника остановились под

французскими пулями. «Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовя-

щихся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так

как говорить было нечего и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он

первым выехал из-под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость...»

Долго простоять не пришлось: французы напали на их полки, оставалось одно — атаковать

на неудобной местности; это грозило потерями, но иного выхода уже не было.

Читаешь обо всем этом и думаешь: как же все-таки удалось небольшому отряду выполнить

свою задачу и соединиться с армией Кутузова? И почему гораздо позднее Наполеон, сосланный на

остров Святой Елены, вспоминая битву под Шенграбеном, сказал, что «несколько русских батальонов

показали неустрашимость»?

Потому что русская армия состояла не только из полковых командиров и штабных франтиков,

в ней были другие офицеры, в ней были солдаты, и этими «несколькими батальонами» командовал

Багратион.

Из-за ошибки Мюрата французы и русские некоторое время стояли друг против друга, дого-

ворившись о перемирии на три дня и не веря в это перемирие. Но вот Мюрат получил грозное

письмо Наполеона, угадавшего, что под Шенграбеном стоит не вся армия Кутузова, а лишь не-

большой отряд, и приказавшего немедленно вступить в бой. Русские войска еще раскладывали ко-

стры, варили кашу, философствовали, когда «в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и

слышнее, слышнее и быстрее... Земля как будто ахнула от страшного удара».

«Началось! Вот оно!» — думал князь Андрей... «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» — го -

ворило лицо каждого солдата и офицера.

Выражение: «Началось! Вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с

полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами».

По мнению Толстого, история идет вперед независимо от воли отдельных людей, называе-

мых великими; ход истории складывается из поступков множества людей, которые невозможно напра-

вить, предугадать заранее, запланировать, и настоящий полководец не должен во время боя навязы-

вать свою волю; он только наблюдает происходящее, а события движутся по воле истории.

Вот почему Толстой подчеркивает неподвижность лица Багратиона и его почти равнодушное от-

ношение к докладам князя Андрея, которого удивляет, что «приказаний никаких отдаваемо не было, а

что князь Багратион только старался делать вид, что все, что делалось по необходимости, случайности

и воле частных начальников, что все это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его на-

мерениями».

Толстой старается убедить нас в справедливости своей исторической теории, но сам же и разубе-

ждает: он, севастопольский офицер, знает войну и пишет о ней с той мерой правды, которая неодо-

лимо пробивается через его собственные теории.

Если Багратион, не отдавая никаких приказаний, только подчиняется «необходимости, слу-

чайности и воле частных начальников», то почему тогда князю Андрею так радостно видеть на его не-

подвижном лице то же выражение, что и на лицах всех солдат и офицеров? Почему, заметив ста-

рую, каких теперь не носят, шпагу Багратиона, князь Андрей «вспомнил рассказ о том, как Су-

воров в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это

воспоминание»? Почему, наконец, «начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Ба-

гратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились

оживленнее в его присутствии»?

Потому что Толстой-художник опровергает философию Толстого. Вот как он описывает Багра-

тиона в разгар сражения: «Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая

26

бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было

ни невыспавшихся, тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястреби-

ные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед...»

Если воля отдельного человека ничего не решает, то зачем Багратион, проговорив: «С богом!»

и «слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неров-

ному полю» — и потом, оглянувшись, закричал: «Ура!»?

Затем, что этим он подал сигнал к атаке: «Обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройно,

но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами».

Князь Андрей, испытывая большое счастье, шел рядом с Багратионом, следом шли другие офи-

церы и солдаты, началась атака русских, и воля крепкого человека с темным лицом и ястребиными

глазами стала волей истории.

13. МУЖЕСТВО

В первой же главе — точнее, в первой же фразе о войне 1805 года Толстой вполне отчетливо

дал понять, что война эта не нужна ни австрийскому, ни русскому народу и тем отличается от буду-

щей Отечественной войны 1812 года.

В учебнике истории мы читаем, что такие войны называются несправедливыми, в отличие от

справедливых войн, когда народ встает на защиту своей Родины.

Так почему же тогда нам все-таки важно знать, что и в этой войне наши предки с честью вы-

держали натиск французов, и горько нам будет читать о позоре Аустерлица, и мы так радуемся,

узнав о мужестве русских солдат, признанном самим Наполеоном?

По многим причинам, и одна из них — та, что война 1805 года оказалась подготовкой, про-

веркой перед другой войной, когда речь шла о судьбе нашей страны. И еще потому, что существует

понятие долга; оно может быть недоступно Жеркову, но его знает Долохов, не говоря уж о князе

Андрее и Денисове, и Багратионе, и тысячах людей, пришедших к Шенграбену с сознанием, что их

долг — сражаться с французами на австрийской земле, поскольку они — солдаты и офицеры госу-

дарства, вступившего в войну с Наполеоном.

И наконец, потому, что война 1805 года оказалась очень важным событием в жизни героев ро-

мана; каждый из них придет на этой войне к выводам, важным, казалось бы, только для него — но