Наталья Долинина - По страницам Войны и мира

эти выводы важны и для Толстого, и для нас. Особенно это заметно, если задуматься о поведении Ни-

колая Ростова.

Первым «делом» Ростова была переправа через Энс, где он хотел одного: показать всем, и в

особенности полковому командиру, которого он еще вчера собирался вызвать на дуэль из-за исто-

рии с Теляниным, — показать всем свою храбрость. Он боялся только отстать от солдат, быть незаме-

ченным, не б р о с и т ь с я в г л а з а своей храбростью. Опасности он еще не чувствовал, не пони-

мал, бежал посреди моста и добился этим только сердитого окрика полкового командира.

Но потом, когда вокруг стали падать люди, а «рубить (как он всегда воображал себе сраже-

ние) было некого», Ростов вдруг увидел кровь и услышал стоны, и понял, что его тоже могут убить,

и взмолился: «Господи боже! Тот, кто там, в этом небе, спаси, прости и защити меня!»

Ему стало нестерпимо стыдно. «Все кончилось; но я трус, да, я трус», — подумал Ростов.

Нет, он не трус — уже потому, что б о и т с я б ы т ь т р у с о м и стыдится своего страха, и хочет

преодолеть его. Денисов и остальные понимают «то чувство, которое испытал в первый раз необстре-

лянный юнкер», — каждый из них когда-то испытал то же самое...

В бою под Шенграбеном Ростов сначала чувствует уже знакомое ему напряженно-счастливое

оживление, ему не терпится, он бросается вперед, ему становится все веселее и веселее...

«Ох, как я рубану его», — думал Ростов. — «Ну, попадись теперь кто бы ни был...»

Но вот началась атака — лошадь под ним убита, и все солдаты уже впереди, а он один стоит

посреди поля, рука его неподвижно повисла, навстречу ему бегут люди. «Они мне помогут!» — ду-

мает он и вдруг узнает в них французов.

Вот здесь в Ростове просыпается ужас. То, что он думает в эти страшные минуты, очень понят-

но: «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И за чем? Убить меня?

Меня, кого так любят все?» (Курсив Толстого.)

«Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал

к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост,

бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою

молодую, счастливую жизнь владело всем его существом».

27

Так что же, на самом деле, он трус, хуже которого нет? Может быть, именно Николай Ро-

стов, «с чувством зайца, убегающего от собак», несущийся к кустам, точнее всего покажет нам, что

мужество не просто, что нельзя судить о человеке сплеча, с размаху... Мы увидим в следующих

главах, как он станет храбрым офицером. Не сразу рождается мужество, и та простая схема, по

которой хотел жить Ростов: беги, руби, весело, вперед, я не дипломат; ох, и рубану — эта про-

стая схема неосуществима.

Потому что у человека и в самом деле одна жизнь; ему очень жаль расставаться с ней, и чув-

ство самосохранения, свойственное всему живому, сильно в каждом человеке. Так естественны мысли

Ростова: Меня убьют? «Меня, кого так любят все?» — и сам он любит себя, здорового, молодого, жа-

ждущего жизни, веселья, любви...

Много позднее Ростов научится преодолевать и страх, и чувство самосохранения. Но уже

сейчас он хочет, он старается быть смелым. Залогом его будущей храбрости станет короткая

мысль: «Да, я трус». Если человек имеет мужест во назвать себя трусом, то рано или поздно он

преодолеет страх. Вот Жерков не анализирует своих поступков и ничего не стыдится, когда ска-

чет что есть сил оттуда, где опасно. В главах, рисующих Шенграбенскую битву, мы по-новому

узнали всех, с кем были знакомы раньше. Но одного человека мы узнали здесь впервые.

Вот он сидит, сняв сапоги, в одних чулках, в палатке маркитанта — маленький, грязный и худой

артиллерийский офицер, капитан Тушин. «Большими, умными и добрыми глазами» он смотрит на во-

шедших начальников, конечно, недовольных его видом, и пытается шутить: «Солдаты говорят: разум-

шись ловчее», и смущается, чувствуя, что шутка не удалась.

Толстой делает все, чтобы капитан Тушин предстал перед нами в самом негероическом, даже

смешном виде. И князь Андрей замечает в фигурке (даже не в фигуре) артиллериста «что-то особен-

ное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное».

Но этот смешной человек окажется героем, и князь Андрей справедливо скажет о нем: «Успе-

хом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его

ротой».

Когда Мюрат уже приказывает зарядить пушки, капитан Тушин, не подозревая об этом, си-

дит в балагане с офицерами и рассуждает о том, что ждет нас после смерти. Князь Андрей, проезжая

мимо, останавливается, потому что «звук голосов из балагана поразил его таким задушевным то-

ном, что он невольно стал прислушиваться». Этот тон определяет, конечно, Тушин с его приятным голо-

сом, с его манерой называть собеседника голубчиком. И вот что он говорит: «Коли бы возможно

было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся... А все боишься... Боишь-

ся неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет... ведь это мы знаем, что неба

нет, а есть атмосфера одна». (Курсив мой — Н. Д.)

Этот разговор не был закончен: «в воздухе послышался свист...» Началось сражение, и первым

выскочил из балагана капитан Тушин.

В бою он выглядит так же негероически, как до боя. «Небольшой сутуловатый человек, офицер

Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из-под малень-

кой ручки.

— Еще две линии прибавь, как раз так будет, — закри чал он тоненьким голоском... — Второе,

— пропищал он. — Круши, Медведев!

Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как са-

лютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к

генералу». (Курсив мой — Н. Д.)

Но этот маленький спотыкающийся человек, поразмышляв о бое так же, как он размышлял о

смерти, «посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение,

решил, что хорошо было бы зажечь деревню», и зажег ее, и именно это остановило французов.

Пока два полковых командира показывали друг другу свою храбрость, пока Жерков искал ге-

нерала там, где его не могло быть, пока Долохов призывал начальника «попомнить» его подвиги, капи-

тан Тушин, «оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать...

бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды... и покрикивал своим слабым,