Юрий Левин - Дантес выстрелил

«Прицепили к моему Самозванцу революционные идеи, а к «Медному всаднику» — восстание декабристов. Вот уж, поистине, никогда не думал, что воображение может доходить до таких пределов!»

XX

135 лет со дня рождения Пушкин праздновал в зале бывшего дворца князя Шереметева — ныне Дома писателей.

XXI

Но вот багряною рукою

Заря от утренних долин

Выводит с солнцем за собою

Веселый праздник именин.

— Тише, тише, товарищи! Зачем так стремительно? — останавливал гостей про­фессор Мануйлов. Сегодня он был распорядителем на банкете. Стены Дома писателей никогда, даже во времена князя Шереметева, не видели такого количества публики.

У подъезда гудели сотни машин, море людей осаждало двери, иные взбирались на трубы, пытаясь заглянуть в окна.

Осада! приступ! злые волны,

Как воры, лезут в окна...

Взвод конной милиции и дюжина рослых швейцаров с трудом удерживали ликующую толпу, которая разражалась восторженными рукоплесканиями при появ­лении всякой мало-мальской знаменитости.

Все уже были в сборе. Не хватало одного, самого влиятельного, — академика Державина. Но и он наконец явился. В отличие от того старичка, который приезжал на публичный экзамен в Лицей, этот Державин ничего не спросил у швейцара и поднялся наверх.

Оркестр держал наготове инструменты: он должен был исполнить новый марш, написанный по этому случаю композитором Шостаковичем, «Мы с Пушкиным». Державин вошел в фойе.

Пушкин легко подбежал к нему и трогательно взял под руку. Державин обнял Пушкина и пожелал ему еще столько же лет такой же плодотворной жизни. Пушкин поблагодарил и повел его в соседнюю комнату, сказав по дороге:

— Прошу, господа.

Ища глазами знакомые лица, Державин с трудом узнавал своих друзей и коллег — многие из них отрастили на этот случай густые бакенбарды а-ля Пушкин.

Все пошли вслед за ними и стали размещаться за столом. Предусмотрительный профессор Мануйлов поместил около приборов карточки с именами присутствующих, причем строго соблюдал принцип местничества — чем больше литературное значе­ние, тем ближе к Пушкину. Профессора, делегаты колхоза имени Пушкина, писатели, литературоведы, ударники производства, критики, артисты, журналисты, фотографы, художники и другие метались между столами в поисках своей карточки. Мануйлов наткнулся на стоящего с поникшей головой Юрия Николаевича Тынянова.

— Вы почему стоите?

— Я — Тынянов...

— Тынянов?.. А! Тынянов!.. Да, но почему же вы все-таки стоите? Что, вам места мало? Где ваша карточка?

— Понимаете, профессор, вот этот... сел на мое место и не пускает.

Мануйлов поправил галстук и с храбрым видом подошел к сидящему.

— Вы кто такой? — спросил он.

— Я — Реет.

— Кто? Реет?.. Гм... Мне это ровным счетом ничего не говорит. Почему вы занимаете чужие места? Где ваша карточка?

— Я плевать хотел на ваши карточки! Где хочу, там и сажусь!

— Что??? — удивляясь нахальству Реста, спросил Мануйлов и добавил официаль­но: — Будьте добры, освободите место.

— Я ленинградский корреспондент «Литературной газеты». Понятно? И освобож­дать место всяким писателям и литературоведам не буду. А о вас завтра будет в газете.

В бессильной злобе Мануйлов отошел и сказал Тынянову:

— Вечно с ним истории. Постеснялся бы Пушкина. Слушайте, сейчас скандал устраивать неудобно, постойте минутку, я вас куда-нибудь пристрою.

Наконец гости уселись и официанты забегали между столами. По случаю торже­ства они были одеты героями пушкинских произведений: Борис Годунов в шапке Мономаха, Пугачев в цепях, Скупой рыцарь в латах и статуя Командора, облицованная под мрамор.

Подавались специально литературные блюда:

Шекснинска стерлядь золотая,

Каймак и борщ уже стоят;

В графинах вина, пунш, блистая

То льдом, то искрами, манят...

Золотая рыбка в томате, ростбиф окровавленный и трюфли, роскошь юных лет, живой лимбургский сыр, золотые ананасы и Страсбурга пирог нетленный. — Просто не говорите. На столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; открыли крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе.

На миг умолкли разговоры;

Уста жуют. Со всех сторон

Гремят тарелки и приборы,

Да рюмок раздается звон.

Уста жуют...

Но вскоре гости понемногу

Подъемлют общую тревогу.

Никто не слушает, кричат,

Смеются, спорят и пищат.

Раздается голос профессора Мануйлова, все смолкают.

— Дорогие друзья! — говорит он. — Мы собрались сюда для того, чтобы отпраз­дновать юбилей нашего дорогого Александра Сергеевича (бурные, долго не смолкаю­щие аплодисменты). Сегодня ему исполняется 135 лет. Пожелаем ему дальнейшей счастливой жизни и плодотворной работы. (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают в едином порыве. Крики «Ура!», «Да здравствует Александр Сергеич!», «Да здравствует великий Пушкин!»)

Пушкин смущенно благодарил.

Следующим взял слово Мирский. Все встали, держа бокалы.

— Товарищи. Еще тогда, когда Александр Сергеич спал, я написал статью. Статья имела своей целью вывести Пушкина из заколдованного круга социологических характеристик. Если я не ошибаюсь, она была одной из первых после Луначарского, подошедших к Пушкину с этой точки зрения.

— Спасибо, — сказал Пушкин.

— В то время в критике никто этого вопроса не поднимал. Литературоведение считало неприличным заниматься такой «вкусовщиной». По своей основной установке моя статья соответствовала направлению, в котором росла наша критика.

В разных концах зала раздалось шиканье.

— Корней Иванович, — обратился Маршак к Чуковскому, — вы чувствуете, кому он провозглашает тост? По-моему, себе.

— Ближе к теме! О Пушкине давайте! — раздались возгласы.

Мирский продолжал:

— Я знаю, что я...

— Опять «я».

— Что я люблю Пушкина больше, чем кто бы то ни было другой...

— А откуда он знает, как мы любим? — шепнул Томашевский Пумпянскому.

— Мы должны любить Пушкина, как его любил Маяковский, любить сильно, но «живого, а не мертвого».

— «А не мумию», — поправил кто-то.

— Что он его хоронит? — шепнул Благой Модзалевскому.

Пушкин не знал, куда деваться.

— У меня после такой речи икота, — шепнул он Благому.

Наконец Мирский закончил и поднес бокал ко рту. Все присутствующие со вздохом облегчения осушили свои бокалы. Кое-кто жидко поаплодировал.

Затем встал профессор Десницкий и сообщил, что он желает сказать пару слов. Все снова наполнили бокалы и встали.

— Товарищи. Я не хочу открывать здесь диспута. Сами понимаете, к чему он иногда приводит. А здесь такие богатые сервизы... Но все же и я немного скажу... Не в пример предыдущему оратору...