Юрий Левин - Дантес выстрелил

Пушкин вспылил:

— Я не понимаю, Викентий Викентьевич, что вы в конце концов от меня хотите? Мало вам того, что вы про меня такие вещи опубликовали, что мне стыдно людям на глаза показываться, вроде крестика в кровати?! Написал я стихи — разбирайте их, изучайте, «прорабатывайте», подводите политическую базу — пожалуйста, слова не скажу; но в мою личную жизнь, милостивый государь, раз и навсегда прошу не вмешиваться!

Вересаев не знал, куда деваться. Он закрыл лицо руками и выбежал прочь.

XXIV

Прозвенел звонок. Присутствующие направились в зал и разместились по местам. В концертном отделении исполнялись симфония Асафьева «Пушкин» и монтаж артиста Алмазова.

Музыканты приготовились. Дирижировал автор. Скрипачи приподняли смычки, барабанщики замахнулись, трубачи вдохнули воздух. Академик Державин поспешно покинул зал: он опасался сильных ощущений.

Весь зал наполнился звуками. Дрожали очки и пенсне на носах, лопались оконные стекла, рвались струны. Фурор был необычайный!

Потом на сцену вышел Владимир Алмазов. Он поклонился и стал в позу, ожидая тишины. Зал аплодировал. Аплодируя, К.И.Чуковский покидал зал: он не любил художественных чтецов-декламаторов.

— Этот монтаж написан мною специально для сегодняшнего дня, — начал Алма­зов.

Вы ушли,

как говорится,

в мир иной.

Маяковский

Туман, туман, и ничего не видно.

Ленин

В те дни, когда в садах Лицея

Я безмятежно расцветал,

Читал охотно Апулея,

А Цицерона не читал...

Стократ священ союз меча и лиры!

Вот, перешед чрез мост Кокушкин,

Опершись задом о гранит,

Сам Александр Сергеич Пушкин

С мосье Онегиным стоит.

Там некогда гулял и я:

Но вреден север для меня.

На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна

И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим

Одета, как ризой, она.

И снится ей все...

«Добро, строитель чудотворный!—

Шепнул он, злобно задрожав, —

Ужо тебе!..»

И во всю ночь безумец бедный,

Куда стопы ни обращал,

За ним повсюду Всадник Медный

С тяжелым топотом скакал...

Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!

В те дни, когда в садах Лицея

Я безмятежно расцветал...

«Пади, пади!» — раздался крик...

«Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!

Какие глупые места!»

Стократ священ союз меча и лиры...

Здравствуй, племя Младое, незнакомое!

Алмазов поклонился и ушел со сцены. Все молчали, как будто на всех нашел столбняк. Наконец очнулись и зааплодировали.

— Как сильно! — в восторге сказал Михаил Слонимский Алексею Толстому.

— Да, — согласился тот, — прямо не говорите.

Алмазов выходил много раз, но на крики «бис» отрицательно качал головой.

— Если вы кричите «бис», — сказал он в восьмой выход, — то напрасно: «биса» не будет! — и ушел.

Публика восторженно-возмущенная расходилась.

— Какая наглость, — говорил Алексей Толстой Михаилу Слонимскому.

— Да, — согласился тот, — прямо не говорите.

XXV

Театры Пушкину понравились — именно о таких он мечтал в молодости, но тем не менее «Бориса Годунова» в Театре драмы он сперва не узнал. Только после сцены в келье он поверил, что это действительно его произведение. Самозванец поразил.

— Здорово. Молодец. Совсем как Чапаев, только что не ругается. Не учел в свое время.

С Театром драмы он заключил договор, обязуясь через год представить пьесу, и получил несколько тысяч аванса.

«Отелло» в «Доме Щепкина», как он по старинке называл Московский Малый театр, понравился, только он бранился на слишком неприличный перевод Анны Радловой.

Балет нравился, но музыка коробила слух. Впрочем, о балете отзывался хорошо, иногда сравнивая со временами Истоминой:

Блистательна, полувоздушна,

Смычку волшебному послушна,

Толпою нимф окружена,

Стоит Дудинская; она,

Одной ногой касаясь пола,

Другою медленно кружит,

И вдруг прыжок, и вдруг летит,

Летит, как пух от уст Эола;

То стан совьет, то разовьет,

И быстрой ножкой ножку бьет.

А в альбом Улановой даже написал:

Дианы грудь, ланиты Флоры...

и т.д.

XXVI

На I Всесоюзном съезде писателей он был избран почетным председателем президиума под громкие аплодисменты всего зала. Но ответственным секретарем ССП быть все же отказался, говоря, что еще не совсем освоился с действительностью. Пушкин всегда отличался скромностью.

XXVII

С квартирным вопросом обстояло как нельзя лучше. В домовой книге, в доме № 12 по Мойке Пушкин все еще числился ответственным съемщиком. Ему, конечно, предложили квартиру поближе к архивам, но он отказался, сказав:

— Да я уж по старинке, на Мойке, Говорят помирал я там, да не умер. Авось, еще разок эдак подшучу.

XXVIII

О Дантесе вспоминал смутно. Нравились строки Маяковского:

Су кин сын Дантес!

Великосветский шкода.

— Очень, очень реалистично, — и цитировал:

Мы б его спросили:

— А ваши кто родители?

Чем вы занимались до 17-го года?

— Да. Чем занимался? Жен сманивал.

Иногда рассказывал собеседникам:

— Красив был «сукин сын Дантес». Жены сколько мужьям тогда рогов понаставляли — ужас! Десятками, десятками за ним волочились — вот, ей-богу!

XXIX

Репортеры и фотографы отнимали много времени и сил.

XXX

Наконец докончил пьесу для Театра драмы. На чтении, как рассказывают очевид­цы, происходило что-то умопотрясающее. Сила пьесы всех ошеломила. Режиссер Радлов предложил поставить пьесу в рекордно короткий срок — 2 недели.

XXXI

И наступил торжественный день. С самого утра театр начали Атаковать всевоз­можные знакомые директора, администратора и прочих, прося контрамарочки. Но места были заполнены; по подсчетам, на одно место приходилось 4,5 человека.

„И час премьеры настал. Пушкин сидел в директорской ложе и волновался не меньше артистов. Наконец действие началось. Это было поистине потрясающее зрелище. Театр не видел никогда чего-либо подобного. Зал дрожал от рукоплесканий после каждой картины.

XXXII

Еще амуры, черти, змеи

На сцене скачут и шумят...

Давно, усталый раб, замыслил я побег...

Пушкин медленно спускался по мраморной лестнице Александринского театра. Сюда он проскользнул перед самым концом действия. За последние дни он чувствовал большое переутомление. Толпа не отпускала его ни на шаг, и даже ночью ему звонили: Пушкинская АТС, 3-00-01. Глаза застилал туман; он прислонился к барьеру.