Неизвестно - Untitled.FR11

Ты, прелестная дева, цветов королева -

Блестишь красотой!

И следом вступал первым, высоким голосом Гаврюша Стуков:

Огня-я-я и страсти ты, смуглянка, полна!

Улыбка счастья тебе небом дана!

Он воздевал протянутую руку к пустому залу, и его чистый голос повышал тон с каждой строкой.

А в дивном взоре твоих чудных очей

Сочетался мрак ночи и блеск

Дивных солнца лучей!

На слове «ночи» его голос сорвался на самой высокой ноте, и он, допев куплет, замолчал.

- Нет, Ваня, слишком высоко взяли! Да и тебе вести второй голос труднее. Тональность - чуть ниже! Давай ещё раз!

Второй раз вышло лучше. Пашу волновали слова этого романса. Среди рус­ской зимы, над этим маленьким сельским клубом распахнуло свои объятия чи­стое небо, светило ослепительное солнце среди пальм, расцветала красота таин­ственной креолки.

Наступила очередь Паши. Она спела уже отрепетированный раньше романс «Белая акация», на этот раз Ваня подпевал ей вторым голосом. Потом «Дремлют плакучие ивы», с Гаврюшей. Для неё не было слишком высоких нот, она, как говорил Стуков, «вытягивала всё», и даже он, видавший виды в вокале, был по­ражён, услышав её впервые.

- Тебе, Паша, нужно ехать учится в консерваторию, а не в медицинский, о котором ты мечтаешь! - пришёл к выводу он.

- Скажешь тоже! - отвечала «докторица».

Когда репетиция закончилась, Иван помог Паше одеться.

- Я провожу тебя?

Паша прикрыла лицо шапкой, делая вид, что надевает её, ничего не ответила. А он уже попрощался с ребятами, взял её за локоть, повёл к выходу. Паша вовсе не ожидала такого поворота: Марчуков относился к ней, как к несмышлёной де­вочке. Шли слухи, что Ваня пользовался успехом среди женского населения, что есть разбитые сердца и среди взрослых женщин, но она не слушала эти разгово­ры. Какое ей дело? В первый раз взрослый мужчина провожал её до дома! А вдруг станет приставать? Нет, он не такой. От Вани не пахло табаком, да и разговоры, несмотря на то что всё время улыбается, ведёт серьёзные.

- Паша, как тебе тут у нас? Здесь люди неплохие, только дремучие! Держатся за своё, в колхозе работают плохо. С такими - тяжело.

- Моё дело лечить. А люди - повсюду одинаковы.

- Может, ты и права. А коль заболею, лечить станешь?

Они остановились возле крыльца больницы, и он руками в перчатках захватил воротник её полушубка. Крупные снежинки падали на плечи, на лицо Паши, она не чувствовала холода, онемев, смотрела в его глаза, сделавшиеся грустными.

- Выходи, Пашуня, за меня замуж! Я ещё никому этого не говорил!

Пашины ноги стали ватными, со лба стекали тающие снежинки, и она вос­принимала всё, как в тумане. Неожиданно его губы коснулись её губ, и она со­рвалась, полетела по ступенькам, словно подстреленная птица, упала, тут же под­нялась и скрылась за дверью.

Паша забежала к себе в комнату, скинула полушубок, упала в кровать. Успо­коившись, взяла ключ от перевязочной - окна этой комнаты выходили на улицу. Она увидела одинокую фигуру, стоявшую на снегу, и решила не отходить от окна, пока Ваня не уйдёт. Он бродил под окнами полчаса, потом стал спускаться с бу­гра к своему дому, который отсюда не был виден.

Паша долго не могла уснуть. Она прижимала ладонь к своим губам, словно тронутым ожогом: чужая плоть прикоснулась на мгновение, и вот уже по всему её телу разлетелся огонь, который не давал уснуть, заставлял лихорадочно парить в своих мыслях. И с удивлением, она обнаружила, что нет в них ничего, кроме образа Вани, его улыбки, его пышной шевелюры. Только через два часа она уснула, и приснились ей родительский дом и мама, которая печёт её любимые лепёшки.

* * *

В Алешки пришла весна, а в месте с ней солнце, будившее людей от зимней спячки, призывающее выйти на улицу, подставить лицо тёплым лучам. Мальчиш­ки высыпали на подсыхающие пригорки и с криками носились наперегонки.

У Паши работы прибавилось, с весной люди стали чаще приходить в больницу. Но вечерами, как всегда, они с Маней шли в клуб. Иван уже не отходил от неё, все уже привыкли, что эта самая красивая пара открывает танцы вальсом «бостон». Но даже близкие друзья Марчукова не знали, что «пара» решила пожениться, и когда Иван объявил им об этом, они приняли всё это за очередную шутку.

Регистрироваться, по народным поверьям, в мае нельзя, поэтому бракосочета­ние перенесли на десятое июня. В этот день Ваня родился, и он говорил всем, что рождаться во второй раз собрался в этот же день. К тому же Паша засобиралась домой - повидаться с родителями, получить их благословение. Володьке испол­нилось уже тринадцать, она купила ему летний полотняный костюмчик, сладкое печенье и конфеты. Маме, ещё в Усмани, она купила красивый цветастый платок, а вот отцу не знала, что привезти. Потом догадалась расспросить курильщиков, купила хорошей махорки.

Ваня устроил её на обоз до Грибановки, а до Карачана она добиралась пеш­ком. За четыре года мало что изменилось в родных местах, разве что больше крыш на избах стало крытых железом. Мама всплакнула, увидев дочь, на радо­стях накрыла стол, и Паша удивилась обилию: на тарелочках лежало два вида тонко нарезанной колбасы, вареное мясо. Иван Степанович теперь работал в Лензаготовке, организации, отправляющей продукты в Ленинград. Володька не отходил от Паши: худенький курносый мальчик был не слишком разговорчив, как и отец, но его круглые глазёнки смотрели пытливо - он тоже, как и Паша, учился в Борисоглебской школе.

Дома было хорошо, спокойно, и только мысли о предстоящем не давали по­коя. Как всё будет? Где они будут жить? Даст ли начальство квартиру старшему агроному Марчукову, как обещало?

* * *

Десятого июня Иван и Паша соединились узами: их брак зарегистрировал местный сельсовет. Свидетели Гаврюша Троепольский и Маня Селиверстова смотрелись рядом, как молоденький клён рядом с могучим кедром. Право быть свидетелем два Гаврюши выбирали, вытянув спичку из рук Вани: чтобы никто из друзей не обиделся. Свадьбы как таковой не было. Тесная компания собралась на вечеринку вместе со своими инструментами у Марчуковых, чтобы отметить рож­дение новой семьи. На столе стоял крымский портвейн «три семёрки», и Стуков притащил с собой бог весть откуда взявшуюся бутылку шампанского.

Пётр Агеевич и Ольга Андреевна в сельсовет не пошли. Пока молодых не было, хозяин снял в горнице образа и перевесил их к себе в мастерскую. Пётр Агеевич выделил новоиспечённым супругам самую большую комнату - других не было! Начальство в Народной обещало лучшему работнику квартиру, но се­годня некому было решать этот вопрос: директор МТС и председатель райиспол­кома находились под следствием. Петр не интересовался делами новой власти, он продолжал ходить в церковь, по воскресным дням и праздникам они вместе с женой Ольгой пели в церковном хоре.