Неизвестно - Untitled.FR11

Борька носился по питомнику и, изображая Тарзана, испускал его призывный клич, прижимая и отпуская ладонь у рта. А то и принимались бросать друг в дру­га конские «каштаны» - лошадиный помёт, засохший на солнце. И если Борис щадил меньшого, только изображая бросок, то его младший братишка как-то раз с близкого расстояния залепил Борьке прямо в губы. Но наказания за подобное вероломство не последовало: Боря хорошо помнил сказку про то, как старший брат выгнал младшего на улицу, и что из этого вышло .

Старший выступал в роли защитника и на улице, если ребятня пыталась оби­деть Саньку. Но те избирали хитроумные способы, чтобы как-то досадить «ди­ректорским» сынкам. Санька, начавший говорить рано, не выговаривал многие буквы, в том числе «Р» и «Л». «Пришла чёрная кошка» звучало у него как «Писся цёйная коська», поэтому ребята постарше его бегали за ним, прося: «Скажи: в лоб». И он, ни о чём не подозревая, говорил: « Вь ёб».

Возвращаясь домой с работы, Иван заставал семейную идиллию: Санька и Оля сидели на горшках с игрушками в руках, беседуя на языке, только им одним по­нятном. И это был ежедневный ритуал, тренирующий своевременные детские по­зывы. Соревновательный подтекст этого мероприятия доставлял немало весёлых минут взрослым.

Как-то раз Паша похвалила Саньку за плодотворную отсидку на горшке: «Ай да сын, ай да молодец - вот сколько наработал !» С тех пор на этой ниве между детьми шёл спор на тему, у кого больше, и Паше приходилось выступать арбитром.

Приближался день рождения старшего сына. Паша запаслась белой мукой, го­товилась испечь пирог. Они с Иваном думали о том, что подарить восьмикласс­нику на именины.

Вечерами Боря сидел за уроками. К его учёбе не было претензий - сын всё схватывал на лету и в помощи взрослых не нуждался. У него всего хватало для учёбы, поэтому, посовещавшись, решили купить парню брюки. Выбирал сам отец, а чтобы подарок был настоящим, примерили на мальчишку его роста и ком­плекции и попросили красиво завернуть.

Паша ждала двенадцатого марта - дня рождения сына, ждала и думала, как накроет стол, испечёт пирог с яблоками, положит подарок на самом видном месте...

В один из мартовских дней, занимаясь уборкой на кухне, она слушала по радио концерт симфонической музыки. Неожиданно концерт прервался, и она услыша­ла этот знакомый, металлический голос, который сотни раз заставлял замирать её сердце: «Говорит Москва!».

Она села на стул, сложив руки, и её глаза в немом ужасе уставились на чёрный круг репродуктора. Как это скончался? Их вождь, их любимец, громивший всех врагов внутренних и внешних! Их стальная стена, оберегавшая народ, - рухну­ла?! Да совсем недавно в клубе она перед фильмом смотрела февральскую хрони­ку, где в День Красной Армии он стоял на Мавзолее здоровый, улыбающийся, и от одного его вида на сердце становилось тепло и спокойно: мы победили с ним немцев, и всегда нас с ним ждёт только победа.

Вбежал Санька:

- Мама, мамочка! Наш Цейныс.(Это о коте по кличке Черныш.)

- Тише, сынок! - Паша обняла сына, и её слёзы стали капать на стриженую макушку сына. Мальчишка притих и стал смотреть на мать.

- Мама, почему ты плачешь?

- Умер наш товарищ Сталин, детка. Посиди, пожалуйста, дома!

- Так, мамочка, наш Цейныс тозе уми-аит. Изит. и апками ни сивеит.

- Тише, тише! Не говори так! Пойдём, глянем твоего Черныша.

Черныш к вечеру сдох. Иван сказал, что любимец детей съел отравленную мышь. Мышей травили по всей округе, так как они стали разносчиками тулере- мии, пагубной болезни не только для скота, но и для людей.

В доме накануне Бориного дня рождения воцарился траур, и среди детей - тоже. Дети больше переживали потерю Черныша - отец запретил прикасаться к нему руками. Пришёл дядька с мешком, кинул его туда. Отец сказал, что дядька его похоронит, но только Борька знал, что Черныша сожгут в костре...

В эту ночь Марчуковы долго не могли заснуть.

- Ваня, что же теперь будет? Как жить дальше? - спрашивала Паша, прижав­шись к мужу.

- Его положат в Мавзолее, рядом с Лениным. А кто спереди станет нести гроб к лафету и кто первым подпишется в газете под траурной речью - тот и ста­нет на его место .

- Я не о том, Ваня. Кто ж это может стать на его место? Разве у нас есть такие?

- Об этом я и сам думаю, родная!

Паша встала, чтобы укрыть детей, которые постоянно раскрывались, и обнару­жила, что Санька лежит с открытыми глазами.

- Сынок, ты почему не спишь? - спросила она шёпотом и поцеловала его в щёку.

- Мам, а я тозе кода-нибудь умью? (тоже умру?).

Паша растерялась. Что ответить сыну? Наверное, врать не стоит, несмотря на то что он маленький.

- Санечка, это случится очень не скоро! Ты будешь жить долго-долго, пока не станешь совсем стареньким, пока у тебя не появятся дети, а потом внуки. Ну, спи, мой родной, ни о чём не думай!

Паша вернулась в постель, рассказала мужу про разговор у кроватки, и они ещё долго обсуждали эти неожиданные для семилетнего малыша мысли.

На следующий день никто не работал. Все жители посёлка собрались возле клуба. Здесь раздавались траурные повязки для митинга и ромбовидные значки на лацканы пиджаков: половина ромбика зашита красной материей, половина - чёрной.

В толпе рыдали женщины, не стесняясь слёз, плакали мужчины. Второй секре­тарь райкома говорил с трибуны: «Закатилось наше солнце, светившее нам после Ленина.»

Пока Иван с Пашей и детьми присутствовали на митинге, известные нам Аме­лия и Розенфильда резвились в доме на кухне. Амелия сквозняком прошлась по полотенцам, висящим на вешалке рядом с умывальником, и они попадали на пол. Резвясь, Амелия хвалилась:

- Я так и не дала мальчишке дотронуться до умиравшего кота: он был весь в собственной рвоте, а тот норовил погладить его рукой. Только протянет руку - а тут электрический разряд, слабенький, но неожиданный. Второй раз - посиль­нее! Сразу побежал к матери. Я только что с митинга: не могу понять, как мож­но плакать о тиране, который пролил столько крови одних, а других переселил за колючую проволоку. Откуда эта любовь в людях? Неужели они и впрямь ничего не знают об этом усатом чудовище и похожи всего лишь на тараканов, которых хлопают налево и направо: они прячутся, потом снова вылезают в поис­ках крошек, не замечая трупов своих собратьев, снова плодятся, до следующего мора.

- Как-то ты не очень уважительно о людях, подружка!

- Нет, отчего же! Но я лучше понимаю Нерона или Суллу - эти просто со­ставляли проскрипционные списки людей, которых нужно было уничтожить, не утруждая себя объяснениями для общественности, сложными судебными про­цессами, доказывающими отступничество от борьбы за счастье народа. Все эти «цезари» олицетворяли божественное начало власти, решающее, кому жить, а кому - умирать, и всё было просто! Идущие на смерть приветствуют тебя, бо­горавный! А здесь - столько иезуитства, столько лицемерия и лжи, что тысячам кровавых Неронов и не снилось! И если первых откровенно ненавидели, то это­го - обожают, считая, что он жрец, который приносит заблудших овец в жертву, чтобы другие овцы жили счастливо. И теперь они без него, своего пастыря, не знают что делать!