Неизвестно - Untitled.FR11

За столом зааплодировали, затем все дружно выпили и принялись закусывать. Тосты говорили Евсигнеев и Володя, старший сын Боря и Паша, Зиночка и Аня. Среди общей многоголосицы чей-то женский голос, обращаясь к Ивану, стал про­сить: «Ваня, прочитай "Слушай"!» Другие кричали «Тихо!» так, что в комнате стало неимоверно шумно.

Иван отложил вилку и рукой обнял спинку стула. Глаза его устремились куда- то поверх собравшихся, и он начал тихо, постепенно наращивая звучание:

Как дело измены, как совесть тирана,

Осенняя ночка темна.

Темней этой ночи, встаёт из тумана Видением мрачным тюрьма...

Все присутствующие не раз слышали эту декламацию, но и сейчас они затихли, вновь и вновь сопереживая страданиям узников, осуждённых за народное дело.

Кругом часовые шагают лениво,

В ночной тишине то и знай,

Как стон, раздаётся протяжно, тоскливо:

«Слу...шай! Слу...шай!..»

Слово «слушай» пропевалось, как и сказано в тексте - протяжно, так, как это делали на самом деле часовые, боявшиеся уснуть на своём посту.

Здесь штык или пуля, там - воля святая!

Эх, тёмная ночь, выручай!...

Будь хоть одна ты защитницей нашей!

«Слу...шай! Слу...шай!..»

- поднимая голос, восклицал Иван и продолжал читать дальше так, что у присут­ствующих пробегали мурашки по телу.

Затем наступило время романса. В этот день Паша с Иваном превзошли себя: голос Паши, высокий и чистый, в страстном порыве одолевал пространства зелё­ной улицы, умытой дождём, а Иван вторил ему мягким баритоном. У Зиночки и Ани не было слуха, они подпевали, обнявшись, вытирая платочками слёзы. Во­лодя, выпивший лишку, тоже заплакал, когда пели «Белую акацию». Боря старал­ся подпевать, а Санька, замерев, вслушивался в печальные слова о прошедшей любви, о которой напоминает дивный запах цветущей акации. Один Лёня, как Саваоф, сидел, сложа на груди руки, приподняв одну бровь. Он никогда не пел, но взгляд его туманился, когда его брат исполнял с Пашей романсы .

. Паша всегда будет вспоминать это первое лето, проведённое в собствен­ном доме. Она трудилась в саду и огороде, с превеликим удовольствием полола грядки, помогала мужу сажать деревья. Но неожиданно разболелась повреждён­ная нога, боль отдавала в бедро, стало тяжело наступать на ногу. Пришлось идти в больницу. Там она познакомилась с главным врачом, Ядыкиной Людмилой

Григорьевной, и та неожиданно предложила ей работу. Она сказала, что знает её мужа, что он очень достойный человек и что ему райком поручил заняться строи­тельством новой больницы. Паша от удивления только разводила руками.

- Ваня! Что же ты молчишь, оказывается, ты у нас строитель? - спросила она дома мужа.

- Пашуня, я не успел тебе сказать, да и дело ещё не вполне решённое. На пар­тийном бюро сельхозуправления присутствовал первый секретарь райисполкома. Когда я выступил с информацией о том, что местной больницы не хватает раз­росшемуся посёлку, он сказал: «Вот и поручим это дело Марчукову! Пусть для начала выберет место хорошее, потом мы рассмотрим конкретный проект и вы­делим под него средства. Жалобы от населения на тесноту в больнице поступают и в райком».

- А мне предложили работу в больнице. Оказывается, тебя там хорошо зна­ют!

- Ну да - пришлось побеседовать и с заведущей, Ядыкиной.

- Надо мне идти на работу, Ваня. Вот подлечусь, отвезу Саню в техникум, Олечка целый день в школе, а я - буду одна куковать? Как ты считаешь?

- Как для тебя лучше, так и поступай. От нас больница недалеко, да и новое место я присмотрел ещё ближе. От нас - через дорогу, в сосновом лесу. Очень живописное место!

* * *

В конце августа шестидесятого года Паша с Санькой сошли с поезда на Воро­нежском вокзале. Паша держала в руке новенький чемодан с вещами сына - ста­рый, с которым Паша ездила в медучилище в Усмани, сын забраковал.

Было жарко, и, двигаясь, к трамвайной остановке, они задержались рядом с полной женщиной в белом халате. Она манипулировала своими большими ру­ками с крохотными краниками под стеклянными колбами - две из них с разного цвета сиропом, третья - с газированной холодной водой. Газировка с вишнёвым сиропом для сельских жителей казалась волшебным напитком. Мимо ящика с мороженым «Эскимо» Санька тоже не мог пройти. Пока ждали трамвая, будущий абитуриент съел две порции и с тоской снова смотрел на ящик. Паша разволно­валась:

- Саня, хватит! Не дай бог заболеешь перед экзаменами!

«Саня, хватит!», «Саня, тебе нельзя, у тебя гланды!» - эти слова мальчишка слышал каждый раз, когда они приезжали в Воронеж, и по возвращении домой ему снились сны, в которых он становился обладателем целого ящика мороженого...

От вокзала им надо было проехать три остановки до кинотеатра «Луч», а даль­ше - пять минут пешком до улицы Свободы. Паша всегда первым делом заез­жала к Зиночке, которую любила как родную. Все эти годы после войны Зиноч­ка проработала в тресте молочной промышленности и считалась незаменимым специалистом. Так и жила она в однокомнатной квартирке со Славой, а теперь единственный сын уехал в Саранск и учится на лётчика. Жорж демобилизовался, приехал с Дальнего Востока с женой и двумя детьми. Сердобольная Зиночка по­селила брата у себя в комнате, а сама стала спать на кухне. И это продолжается уже три года, но она не теряет присутствия духа: «Ну что же им - жить на ули­це? Я всё равно по командировкам мотаюсь по области, а детям Жоржа и уроки надо готовить где-то...» Паша не могла взять в толк, почему полковника дальней авиации, участника войны, награждённого тремя орденами Красной Звезды и ор­деном Красного Знамени, не могут обеспечить квартирой? Нет, Паша не была против Жоржа, но его Галину она на дух не переносила. Галка превратилась в Галину Павловну, женщину решительную, властную, не терпящую никаких воз­ражений. Было время, когда Георгий, застав свою жену с другим, выгнал её, но спустя годы, жалея детей, он простил ей вероломство. Теперь Галка платила Жоржу за его всепрощенческий характер «заботой» о его здоровье, которая вы­глядела своеобразно. «Жорж! - кричала она, по-вологодски выделяя звук «о», - твоя кашка готова!» «Галочка, а может, мясца кусочек, если есть?» «Нет, мясо тебе нельзя, у тебя стенокардия! Ты лекарство принял? Гречка и стакан молока! На сегодня - всё!» - решительно отрезала бывшая официантка, и бывший боевой полковник покорно глотал пилюлю и питался кашкой. Отсутствие образования не мешало выглядеть Галине импозантно - она красила губы и брови, кожа её была тонкой и белой, но со временем её плечи стали излишне мощны, шея раздалась, появился второй подбородок. Вся она, с приподнятыми в локтях руками и вы­ставленной вперёд грудью, походила на Минотавра, изготовившегося к прыжку и испускающего искры из глаз. Дети боялись её трубного голоса. Сын Олег без ма­тери уроков не делал. Галина Павловна стояла за спиной и при малейшей ошибке вырывала лист из тетради, заставляя переписывать снова. Недоучившись сама до седьмого класса, она решила восполнить этот пробел в своих детях.