Неизвестно - Untitled.FR11.rtf5

— Я понимаю. — говорил он. — Я понимаю, Михаил Сергеевич — демократ и вообще великий человек. Но, скажите, почему он такой похожий на героев Ми­хаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина?

Я на это ответил в том смысле, что Горбачев не был на баррикадах в августе и поэтому не излечился. Судьба его предсказана газетой «Аргументы и факты», ко­торую я читал в туалете, но Михаил Сергеевич не хочет смириться и не замечает, что в результате становится похожим на героя Салтыкова-Щедрина. Но главное, он не был на баррикадах.

— Но ведь я тоже не был на баррикадах! — жалобно воскликнул Лупилин.

— Но вы и сидите на кухне, Абрам Григорьевич! — сказал я. — А в большую политику не лезете .

Сегодня, когда шел на выставку авангардистов, где должны были вручаться премии за концептуализм, встретил на Невском проспекте нашего редактора.

Он шел с господином Луковым.

Иван Иванович Луков — удивительный человек. После того как закрылся обком КПСС, он возглавил городской комитет демократических реформ, и наш редактор, как депутат, снова помогает ему в этом комитете. Вот уж воистину — неисповеди­мы пути. К тому же выяснилось, что редактор и Луков тоже идут на выставку.

Я не удержался и заметил, чтобы оживить общий разговор, как это все-таки замечательно, когда близкие по духу люди держатся вместе. И в тоталитарные времена, и во времена победившей демократии. Это обнадеживает в том смысле, что демократические реформы будут продвигаться и далее.

Редактор хмыкнул, а г. Луков насупился, и я поспешил перевести разговор на свои стихи в № 9. Редактор сухо ответил, что, возможно, № 9 вообще не выйдет и стихи поместят в № 11 или № 12.

Мне показалось, что редактор чем-то расстроен.

Я тоже расстроился, узнав, что № 9, возможно, не выйдет.Впечатления от выставки сильные...

Долго все ходили какие-то нервные, кого-то ждали.

Но вот.

— Господа! — взволнованно воскликнул господин Луков. — К нам приехал друг демократии — Собчак!

— Господа! — закричал, взбегая на сцену, человек, в котором я с трудом уз­нал до боли знакомого жителя телеэкрана. — Сегодня мы собрались на праздник концептуализма. Поэтому и я буду говорить о концепции. Да, у нас нет мяса, но, поймите, командно-административная система еще жива, и возможно, что скоро у нас — ха-ха! — не будет и хлеба. Но вы все знаете, как я люблю богатых людей, потому что у них есть все . Кроме того, не надо замыкаться в своем душном на­ционалистическом мирке. События в Грузии, а затем и у нас, всколыхнули мир. Интересы Америки и стран Запада требуют, чтобы мы затянули пояса! И если мы все будем терпеть, меня снова пригласят в Америку!

Собчаку бешено зааплодировали, а стоящий рядом со мной кооператор зачем- то даже вытащил свой отечный, как опухшее от пьянки лицо, бумажник и замахал им, словно собираясь бросить на сцену.

Потом Собчаку показывали выставку.

— Вот, Анатолий Александрович. — поясняли ему. — Это пейзаж. Тоже не­плохая работа.

— Неплохая? — переспрашивал Собчак. — Н-да. Ну, что ж? Солидно. Не правда ли, Иван Иванович?

— Весьма-весьма. — соглашался с ним господин Луков. — Можно сказать, почти двуспально.

— Н-да. Хороший художник.

Не знаю почему, но меня Собчак разочаровал. Конечно, он большой демократ и интеллигент, но ведь кооператор так и не швырнул ему на сцену свой отечный бумажник.

Приходил Векшин.

Вообще-то он приходил к Поляковой Екатерине Ивановне, но не застал ее и долго сидел в моей комнате и ругал бывших коммунистов, которые суют палки в колеса реформы.

— Они пугают народ капитализмом! — говорил Векшин. — А я вот не знаю, надо ли бояться капитализма. Ну да, первые несколько десятков лет будет труд­но. Но ведь потом-то все наладится. Если народ будет хорошо работать на пред­принимателей, то, может быть, уже через пятьдесят лет наступит облегчение. Ты посмотри, уже сейчас наши предприниматели подкармливают и демократические партии, и прессу. И ведь неплохо, уверяю тебя, кормят. А в будущем кое-что, мо­жет быть, перепадет и народу, если он будет так же верно служить предпринима­телям, как и наша пресса.Я слушал Векшина, кивал ему и думал, вспомнит или не вспомнит Рудольф, что должен мне сто рублей.

Не вспомнил.

Выпив кофе, он спросил, нет ли у меня водки, и когда я сказал, что и водки нет, и денег на водку нет, потому что мне теперь не платят пенсию, обиделся и ушел.

А я снова задумался, надо ли включать его в экипаж для переговоров с Парла­ментом Вселенной. Достоин ли он этой чести?

Порадовало другое...

Минут через пять после Векшина вернулась домой Полякова.

Я взял бутылку водки (водка у меня была, я обманул Векшина) и пошел к По­ляковой, и мы просидели весь вечер вместе. Уже выпив, я прочитал Поляковой стихи, которые должны были выйти в № 9, а теперь появятся в № 11 или № 12. Стихи такие:

Умирал на Марсе звездолетчик,

Красной пылью заволакивало след.

И в глазах, темнеющих, как ночи,

Догорал далекий звездный свет...

Гасли друг за другом поколенья В красной марсианской тишине...

И рассыпались в последнее мгновенье Звезды, как росинки на стерне...

Улыбнулся звездолетчик и затих Вдалеке от Родины-Планеты.

И стояла рядом, словно обелиск,

Голубая, как Земля, ракета...

Поляковой стихи понравились.

— Страшно, наверное, умирать вдалеке, — сказала она и заплакала.

Я попытался ее успокоить.

Обнимая Полякову за плечи, я гладил ее красивую коленку и шептал, что не надо так волноваться — в нашем полете безопасность гарантирована. Мы побе­дим пространство и время и свергнем иго Канта.

— Правда? — спрашивала Полякова.

— Правда, Полякова, правда! — отвечал я.

Тревожное время.

Все вокруг говорят о рынке и приватизации жилья.

Сегодня на кухне у нас было общее собрание.

Возникло оно стихийно .

Абрам Григорьевич Лупилин и Петр Созонтович Федорчуков подсчитали, что нам, чтобы приватизировать квартиру, надо внести от каждой семьи по восемьде­сят тысяч рублей.

— Это сколько же водки можно выпить! — возмущался Петр Созонтович. — Если даже у спекулянтов брать, все равно двадцать тысяч поллитров выходит. От­куда у рабочего человека такие деньги?

— Вам еще больше надо. — заметил Абрам Григорьевич. — За супругу-то вашу кто — папа римский платить будет?

— А при чем тут супруга?! — возмутился Петр Созонтович. — Она не пропи­сана здесь.

— Ну и что же? — сказал Абрам Григорьевич. — Супруга у вас — не Боцман, не кот какой-нибудь, а гражданка таки. Со всеми вытекающими последствия­ми. Значит, господин номенклатурный работник, хоть прописана она, хоть не прописана, а надо платить и за нее. Хватит уже, посидели на нашей шее. С каж­дой семьи по восемьдесят тысяч выходит, а с вашей — сто шестьдесят.