Неизвестно - Untitled.FR11.rtf5

Ну, вот и все. Окончился сезон.

Ракеты с предосенней тишиной,

Пронзая истончившийся озон,

Летят над остывающей Землей...

На космодромах тихо и светло,

А мы торопимся назад ...

Там наши предки за столом Давно уж ожидают нас.

Приватизационный комитет налаживает работу.

Появились первые жильцы...

А сегодня у нас в квартире снял комнату коммерсант Давид Эдуардович Вы- жигайло-Никитин.

По паспорту он грузинский еврей, двадцати восьми лет от роду, но раньше, как он объяснил на кухне Екатерине Тихоновне Федорчуковой, был Афанасием Никитичем Туликовым и работал в колхозе, пока его не послали за запчастями в Рельсовск.

— Так вы з Рильсовщины! — радостно воскликнула Екатерина Тихоновна. — А мой там предриком працевал. Не чули? Федорчуки прозвище!

— Кто ж в Рельсовске Федорчуков не чул! — ответил Давид Эдуардович, с интересом глядя на Екатерину Тихоновну. — Очень это известная фамилия в Рельсовске.

Замечу попутно, что я вполне понимаю интерес, проявленный Давидом Эдуар­довичем к Екатерине Тихоновне.

Екатерина Тихоновна Федорчукова и в самом деле весьма интересная особа. Не такая, разумеется, как Екатерина Ивановна Полякова, но тоже ничего. Очень симпатичные у нее на верхней губе черные усики.

— Ну, а в жиды-то. — спросила Екатерина Тихоновна. — В жиды-то вас, Давид Эдуардович, как угораздило?

В ответ она (и я вместе с нею) услышала поразительную историю.

Когда закончились командировочные, Туликову пришлось устроиться в Рель- совске в кооперативный ларек торговать огурцами. Однако уже к вечеру второго дня выяснилось, что гири в ларьке подпиленные, огурцы краденые, а кооператива, в который Афанасий Никитич устроился, вообще не существует.

Из тюрьмы Туликова освободил начальник рельсовской милиции Петр Нико­лаевич Исправников. Они условились, что Туликов оформит на свой несущест­вующий кооператив ссуду в банке на два миллиона рублей, один из которых и передаст Исправникову.

Туликов согласился, на оставшийся миллион приобрел себе новый паспорт и, превратившись в грузинского еврея Выжигайло, а заодно сделавшись на двенад­цать лет моложе, занялся бизнесом.

Сейчас дела коммерции привели его в наш славный город.

— Отчаянный вы человек, Давид Эдуардович! — сказала Екатерина Тихонов­на, выслушав эту исповедь. — Разве можно говорить такое? Я не донесу, но люди разные есть, могут и сообщить куда следует.

И она почему-то посмотрела на меня.

— Екатерина Тихоновна! — сказал я. — Не скрою, что история Давида Эдуардо­вича поразила меня, но я считаю, что она порождена тоталитарным прошлым нашей Родины. Я знаю это лучше других, потому что и сам являюсь жертвой тоталитариз­ма! Между прочим, с этим тоталитарным прошлым я боролся на баррикадах.

Как ни странно, Давид Эдуардович не придал никакого значения моим словам.

— Никакого риска в том нет, уважаемая Екатерина Тихоновна. — хладнок­ровно сказал он. — Дело в том, что страна, где произошло упомянутое мною со­бытие, страна, подданным которой я являюсь, и страна, в которой я проживаю, чрезвычайно враждебно настроены по отношению друг к другу, и даже если бы я захотел понести наказание, мне всё равно не удалось бы сделать это. И это, дол­жен заметить, уважаемая Екатерина Тихоновна, отравляет мою настоящую жизнь, поскольку я ощущаю себя как супруг, которого покинула любимая им супруга.

— Бедный вы, бедный. — сказала Екатерина Тихоновна и заплакала. — Ка­кой же вы бедный, Давид Эдуардович! Сколько же времени вы так бедуете?

Давид Эдуардович, целуя руку Екатерины Тихоновны, сказал, что все годы пе­рестройки пролетели для него так же незаметно, как раньше пролетали пятнад­цать суток.

Я же, наблюдая за этой сценой, подумал о том, какая все-таки интересная и по- гусарски красивая жизнь у этих грузинских евреев.

Еще я подумал, а что, если Давид Эдуардович — незаконнорожденный сын Эдуарда Амвросиевича Шеварднадзе?

Похоже, что это так.

Красно-коричневые .

Все чаще слышу эти слова и уже во второй раз применительно к себе. Сегод­ня красно-коричневым меня назвал редактор журнала, куда я заходил узнать про стихи в № 11 или № 12.

Редактора долго не было, его вызвали в комитет демократических реформ, и, ожидая его, я сидел с секретаршей Таней. Я попросил ее отыскать копии моих писем в Правительство, которые я переслал в журнал для публикации, но Таня сказала, что эти письма были расписаны на господина Коняева и он, согласно указанию редактора, переслал их инопланетянам.

Я успокоился, и мы с Таней стали вспоминать незабываемые августовские дни, проведенные на баррикадах. А какую замечательную водку привозили нам! А какие вкусные были бутерброды!

Мы даже не заметили — так увлеклись! — как появился редактор. Он пригла­сил меня к себе в кабинет и сказал:

— Вы кончайте эти разговоры про водку! Вы, простите за выражение, как красно-коричневый говорите!

— Но ведь это правда! — сказал я.

— Ну и что?! — рассердился редактор. — Правда тоже может быть красно­коричневой! А посмотрите, что вы в своих стихах пишете! Красной пылью. в красной марсианской тишине . Как это понимать прикажете? Откуда в вас такая ностальгия по красному?!

— Но, простите! — возразил я. — Это же Марс. А там все красное.

— Откуда вы это знаете? Вы что, были на этом Марсе?

— Конечно, был... И не раз. И на Венере был, и на Сатурне, и на Плутоне...

— Что?! — закричал было редактор, но, взглянув на меня, осекся. — А, да. Ну, конечно... Я просто забыл. Ладно. Идите. Я еще подумаю над вашими стихами. Но прошу вас, больше не затевайте в редакции своих красно-коричневых разговоров. Хорошо?

Я сказал, что если это угодно господину редактору, я не буду более говорить об августовских событиях, сохраню в тайне все подробности тех незабвенных дней и ночей.

На этом мы и расстались.

Но уже дома я неожиданно вспомнил, как осекся редактор, посмотрев на меня, и задумался. Почему он не удивился, что я был на Венере, Сатурне и Плутоне? Откуда ему известно об этом? Ведь я ничего не говорил ему о своих полетах...

Но он определенно знает.

И это ведь именно он дал указание господину Коняеву переслать мои письма инопланетянам .

Все это очень странно .

Задумавшись, я машинально нарисовал человека без глаз и долго смотрел на рисунок, пытался вспомнить: кто это? Потом не выдержал — нарисовал и глаза.

Получилось, что человек смотрит на меня в упор, и недобро так смотрит.

Видно, что знает меня...

А я его так и не смог вспомнить.

Приходил Ш-С.

Долго стоял в коридоре перед дверью с вывеской «Приватизационный комитет».

Кстати сказать, она сейчас на металле выгравирована. Это Петр Созонтович Федорчуков у себя на заводе — он там председатель профсоюзного комитета — заказывал, а мы все скинулись по десять рублей.