Максим Бодягин - Машина снов

Возможно, ты бы так и не понял, что случилось. И никогда больше не встретил бы свою фею. Когда б не матушка Хоахчин. Матушка всегда пыталась овладеть магией. И в этот раз она тоже попыталась. Попыталась собезъянничать. Любопытная бабулька всегда следила за мной и видела, как я создавал отцовских двойников. Отчего-то в её древнюю трухлявую голову пришла идея, что и она сможет сделать двойника Пэй Пэй, чтобы управлять тобою и твоей магией. Ах, матушка-матушка… Её ошибка — ошибка всех бабушек земли: раз выкормив нас, они считают, что мы принадлежим им полностью, на правах собственности, как собаки или ручные золотые рыбки. Им невдомёк, что мы растём вовсе не для того, чтобы ублажать их. Мы не поросята, которых кормят для того, чтобы потом забить. Конечно, я до сих пор благодарен ей за всё, что она для меня сделала. И, разумеется, где-то в закоулках сердца я ненавижу тебя за то, что ты убил её. Ненавижу. Но понимаю. Матушка была властной женщиной, я помню это ещё с раннего детства, эту её манеру сюсюскать и лебезить перед всеми, чтобы в момент, когда их внимание ослабнет, наложить свои сухие пергаментные руки на то, что им дорого, и впиться в это стальной хваткой. Как голодный питон. Ам. Сюсюсюсю. Ам. И тебе уже не вырваться. Мастерица. Настоящая мастерица своего дела. Но если она была на твоей стороне — считай, ты победил. Ручной питон с безобидной внешностью. Отличный союзник.

Она упорно отказывалась видеть в нас взрослых, точнее, взрослеющих. Она выкормила отца, но никогда не относилась к нему как к ребёнку. Мы же должны были терпеть её слюнявое сюсюканье даже тогда, когда у нас на яйцах заколосились взрослые чёрные кудряшки. Господи, в этом было что-то извращённое, ей-богу, когда она подводила нам девиц. Помню, мы с Тоганом хохотали как ненормальные, когда она приводила наложниц Темуру. Она никак не могла взять в толк, что девицы его никогда не интересовали. В конечном итоге, я помню, Тоган как-то улучил его, пьяного, в объятиях мелкого чиновника, не то вана уезда, не то ещё мельче, которого вызвали для дачи показаний. Подождав, пока он совсем потеряет голову и всякий стыд, Тоган позвал матушку Хоахчин, чтобы та наконец поняла, кем является её любименький маленький пухлик. Горевала, конечно. Тогана после этого секли на конюшне батогами два дня. С перерывами. Чуть до смерти не забили, потому что опорочил особу царственной крови. Тогда-то он впервые понял, в чём состоит несчастье быть полукровкой. В неравенстве. Пока он визжал под батогами, матушка положила огромную башку Темура на свои сухие коленки и гладила. Ах, мой бедный мальчик. Кто же научил тебя этому? От кого, скажи, от кого подцепил ты эту болезнь? Как сейчас помню его глумливую рожу в тот момент. У матушки Хоахчин текли слёзы, а этот увалень еле сдерживался от смеха под её ладонью. Признаться в том, что он чуть не с младенчества дрочил, подглядывая за стражниками, голышом купающими коней, он не мог.

Мне грех жаловаться, меня она тоже любила. Как-то по-своему, очень уж беспощадно, но любила. Той удушливой любовью, знаешь, когда уж и не чувствуешь воздуха, как-то бы вырваться из этих сумасшедших объятий, да никак не удаётся: вырвешься — повредишь ей сердце, не вырвешься — сам задохнёшься, вот так и пырхаешься потом, как бабочка в ладошке.

Когда мои занятия магией стали приносить первые плоды, матушке Хоахчин внезапно взбрело в голову, что, раз её милый маленький Чиншин может это делать, то уж ей-то, с её мудростью, с её долголетием, магия и подавно будет подвластна. Я не скажу, что она была вовсе бесталанной, наша кормилица. Какие-то примитивные фокусы у неё получались. В этом смысле, по сравнению с придурковатым воришкой Ляном, вечно искавшим какого-то немыслимого, чудовищного зла, она была прямо-таки настоящей волшебницей. Но глупо это всё, конечно. Волшебница… Фокусница. Всего-навсего довольно удачливая фокусница, которая могла бы неплохо зарабатывать на ярмарках, будь она помоложе. Надо отдать ей должное — упорства ей было не занимать. Она скрупулёзно повторяла за мной всё то, что ей удавалось заметить. Я прятал от неё записи, чтобы она не навредила сама себе, прятался сам, она ужасно обижалась, всё это казалось ей заговором против неё, она вечно ворчала, что я не люблю её, что я ей не доверяю, что я плохой, неблагодарный внук.

Ну, и в случае с Пэй Пэй. Когда матушка рассказала тебе о её мнимой смерти, ты, конечно, упивался собственным горем, бухая как заведённый. Помню, ты как-то даже собственного отца спьяну не опознал. Довольно забавно было наблюдать за его рожей в тот момент. Он ведь в чём-то очень похож на моего отца — такой же властный, такой же… У него, знаешь, какая-то душа… жилистая. Он любит — всё равно что вальком тебя проминает, как бельё на постирушке. Прости, конечно, но это так. Он так привык к тому, что ты вечно унижаешься перед ним. А тут — стоит такой ухарь, халат нараспашку, аж яйца наружу болтаются, сам еле стоит, опирается на меч, как не сломал — непонятно… И тут твой отец впервые тебя испугался, мне кажется. Как давай кудахтать. Как пеструшка. В общем, вёл ты себя безобразно. И матушка, видимо, в этот момент отчего-то решила, что сейчас сможет сделать двойника Пэй Пэй так же, как я делал все эти слепки с отца. И тут она, конечно, сплоховала.

Магия не то ремесло, которое можно перенять просто так. Невозможно научиться играть на цитре, не слыша полутонов. Нужен дар, требуется нечто необычное, что выделяет из толпы таких же двуногих. Это сродни великой красоте или великому уродству, печать, лежащая на всём, что ты делаешь. Эта печать лежала на моих поступках с детства, она передалась мне от отца-сновидца. Мне всегда говорили, что я чуть умнее, чуть проницательнее, чуть медленнее, чем мои сверстники; меня не так интересовали шумные игры, как возможность наблюдать за ними со стороны, не участвуя ни в чём. Возможно, так я приспосабливался к наследству своего отца… Ведь он всю жизнь мог чувствовать что-либо только во сне, а действовать только в потоке яви… Магия манила меня именно тем, что обещала мне силу, обещала дать мне возможность действовать и видеть одновременно. Видеть больше других и действовать куда быстрее, мощнее, умнее. И я открывался ей, заворожённый мирами, рисовавшимися передо мной.

Матушка Хоахчин действовала совершенно иначе. Для неё в магии не существовало никакого волшебства, ничего манящего, никакой тайны. Магия казалась ей просто удобным способом делать так, как хочется. Она и не подозревала, на какие жертвы приходится идти, чтобы добиться результата. Один из моих учителей, например, вынужден был каждый раз приносить в жертву полчашки собственной крови, чтобы его магия работала. А другой каждый раз отдавал духам часть своих эмоций, пока не превратился в бесчувственного болванчика, подобного изваянию. Но матушке было наплевать на эти вещи…