Максим Бодягин - Машина снов

— Колдун, почему тогда ты не покажешь « быстрый путь» нам с Великим ханом? Прочтём пару этих твоих секретных текстов, споём пару этих безумных песен, и дело готово, не надо мучаться, не надо строить никаких машин, — нахмурился Костас.

— Костас, это не поможет. Чистое учение должно вливаться в правильный сосуд. Если он треснут или перевернут кверху дном, или уже наполнен какой-то требухой, то всё бесполезно. Все вы знаете, что опьянять себя вином сверх меры, а также слишком увлекаться наложницами не очень полезно для здоровья. Так?

— Так.

— Однако вы меняете рабынь каждую ночь и напиваетесь с Йоханнесом до бесчувствия так, что утром ваши руки трясутся как ножки новорождённого телёнка. Я прав?

— Прав, — неприязненно хмыкнул Костас.

— Люди отлично знают, что приносит благо, а что приводит к адским состояниям, но никто не живёт в соответствии с этим пониманием. Мы переполнены привычкой жить желаниями, а не здравым рассудком. Поэтому…

— …ты согласился построить машину снов ?

— А как она будет работать? — спросил Марко.

— Я надеюсь… Хотя это очень призрачная надежда… Что спящий в машине услышит дыхание дакинь и его ум вступит в соприкосновение с просветлёнными энергиями. Это должно пробудить в его уме желание пройти весь путь к осознанию своей истинной природы. Он будет пробиваться через сеть своих привычек не так болезненно, как в этой реальности… Хотя, — йогин по-детски рассмеялся, — эта реальность так же иллюзорна, как и реальность сна. Но большинство тех парней, что сейчас суетятся там, во дворе, за порогом, этого не понимают. Такие вещи надо пережить непосредственно. Я полагаю, что есть два вида снов: кармические сны, переполненные иллюзорными видениями, происходящими из узора собственной кармы, и сны ясности, когда чётко осознаёшь промежуточное состояние между тем, что ты считаешь бытием, и тем, что ты считаешь не-бытием. Главное, это как бы «проснуться» во сне, но не просыпаться совсем. Если это удастся, то ты переживаешь прямой опыт истинной реальности. Ты засыпаешь, потом заклинания и камни начинают действовать так, чтобы ты покинул мир иллюзий, созданных в твоём уме воспоминаниями прошлых жизней и минувших дней, и потом ты начинаешь осознавать всё на другом уровне.

— За сколько раз? — торопливо спросил Костас.

— Ну, знаешь, Костас, ты так терпеливо и усердно пил вино, убивал людей, развратничал, воровал почти сорок лет, что за один раз всех этих привычек не вычистить, — захохотал Шераб Тсеринг.

— Я к тебе в ученики не нанимался, — злобно сказал Костас. Он быстро прошёлся, положив руки на грудь, горячо сплюнул и прошипел про себя, но довольно громко:

— Осточертел со своими поучениями, старый хрен. Я твою маму драл, чёртов еретик.

Лицо Шераба Тсеринга вдруг приобрело выражение отца, чей маленький ребёнок разбил любимую материну чашку — наказывать жалко, а объяснить трудно. Он взялся рукой за резную раму и, взмахнув густосиними полами халата, взлетел над машиной снов, приземлившись на крестовине, прямо над лежащим в паутине ремней Марком, и начал поправлять покосившиеся крепления. Внезапный прыжок тебетца заставил Костаса прервать злобный шёпот, грек застыл с полуоткрытым ртом, придававшим его и без того не особо интеллигентному лицу удивлённо — придурковатое выражение. Йоханнес внезапно загоготал, хлопая себя по толстым бёдрам. Он подошёл к машине снов , взялся за раму и попытался запрыгнуть на неё, но упал, ободрав руку, и засмеялся ещё громче.

Знахарь лежал, распластавшись на крестовине. Любящие глаза Шераба Тсеринга, затмевавшие в глазах Марка всё небо, стали огромными, их края расползлись, расширились, заполнили весь горизонт, он взял свои рубиновые чётки в горсть, словно слепив в комок рисовые зерна, подул на них и, что-то бормоча, приложил к потному лбу Марка. По лицу молодого венецианца потекли горячие слёзы, он потянулся навстречу остро пахнущей какими-то специями руке колдуна-тебетца и изо всех сил прижался лбом к колючим рубиновым зёрнышкам. Шераб Тсеринг легко стукнул его по макушке, коснулся горла и груди Марка и надел чётки ему на шею.

— Развяжите его и достаньте из машины, — крикнул знахарь помощникам. Костас как-то сонно и безвольно подошёл к деревянному кубу и потянул на себя ремни. Шераб Тсеринг с ленцой спорхнул с крестовины на пол, чуть задержавшись в воздухе перед приземлением. Марко вырвался из ременной ловушки и упал ему на руки.

— Кто ты? — спросил венецианец.

— Нам надо спешить, Марко. Нам надо очень поторопиться, — сказал Шераб Тсеринг и быстро вышел из павильона.

Ночь плыла над дворцом как молчаливая тёмная птица. Влажные порывы ветра несли долгожданное, почти весеннее тепло, отгоняя сон. Внезапно крики и топот во дворе соседнего павильона встревожили Марка, ворочавшегося на пышной горе одеял никак не в состоянии уснуть. Он резко сел на кровати, ожидая частых ударов деревянной дощечки, которыми бойцы ночной стражи предупреждали друг друга об опасности. Но крики быстро стихли. Марко встряхнул головой, прислушиваясь к собственным ощущениям. Рядом, источая прохладный аромат, лежала совсем юная девочка-караитка, прислуживавшая библиотекарю. Движимый безотчётной тревогой, он потянул меч из-под ложа, стараясь не спугнуть сон ребёнка шипящим пением стали. Левой рукой Марко выловил из-под подушки золотую пайцзу, неловко нацепил её на шею и, уже вставая ко входу в апартаменты, обернулся на девчонку-караитку, бесстыже и одновременно невинно раскидавшуюся по постели. Скользнув взглядом по почти чёрным маленьким соскам и впалому смуглому животику, прочерченному лёгкой полосой неженских мышц, Марко ощутил приступ желания. Всё ещё не отпуская меча из руки, он раздвинул ноги девчонки и, рывком сбросив с себя шёлковые подштанники, присел к ней, поглаживая её по лобку намоченным слюной пальцем. Она улыбнулась, не просыпаясь, и потянулась тазом к молодому венецианцу. Тёмные губы приоткрылись, белая полоска мелких зубов двинулась, и нежные слова чужого языка прошелестели в темноте спальни, подстёгивая желание Марка своим непривычным звучанием. «…Маго Боло», — позвала она по-катайски и снова зашелестела по-своему, по-караитски, подползая к нему во сне. Чёрные полосы ресниц дрогнули, но огромные раскосые глаза остались закрыты. Движения девчонки были всё ещё угловато-детскими, но уже такими грациозными, казалось, женщина просыпается в глубине её, словно бабочка начинает двигаться в созревшей куколке, истомясь дремать со сложенными крыльями.

Резкий стук рукоятью сабли в косяк входной двери заставил Марка зашипеть от разочарования. Левой рукой он неуклюже потянул подштанники вверх, не отрывая взгляда от девичьих бёдер. «Господин, пощадите», — хрипло зашептал из-за двери незнакомый голос. Марко набросил халат, рывком завязал пояс, быстро поцеловал припухший голый лобок рабыни и, спрятав меч за спину, чтобы не бросался в глаза, распахнул дверь.