Маргерит Юрсенар - Северные архивы. Роман. С фр.

шель Шарль давно был под землей, а Ноэми

дожила до того возраста, когда большинство лю­

дей у ж е не оплакивают умерших. Но этот траги­

ческий конец производит впечатление, как

произвела впечатление трагическая смерть Габри­

ель. В Лилле, да и в других местах немало нашлось

стариков, нашептывавших всякому встречному и

237

поперечному, что состояние Дюфренов, основан­

ное на неправедно нажитом добре, принесло не­

счастье их потомкам. Как бы ни были люди

расположены верить в таинственный механизм

воздаяния по заслугам, но согласиться с подо­

бным наказанием можно с трудом. Мишель, одна­

ко, почти что верил в это всю свою жизнь.

Были и утешения. Конечно, Мишеля Шарля на­

градили орденом Почетного легиона не из-за

смерти Габриель, но, кажется, именно она побу­

дила к тому, чтобы ему пожаловали наконец лен­

точку, на которую, по его мнению, он имел право

у ж е много лет. «Подобное несчастье, как бы ве­

лико оно ни было, не может являться основанием

для благосклонности по отношению к тому или

иному чиновнику, но когда оказанные им услуги

несомненны, позволительно смягчить с помощью

заслуженной награды горе отца, подвергшегося

столь страшному удару судьбы и лишившегося са­

мой дорогой своей привязанности». У Империи

порой бывало доброе сердце. С другой стороны,

муж и жена при содействии бабки и деда Дюфре-

нов решают выделить из своих владений на Мон-

Нуар кусок земли и построить для коммуны

женскую школу. Табличка из черного мрамора с

именем Габриель висела там до 1914 года. Сго­

ревшая школа была вновь отстроена; но я не

знаю, потратились ли на новую табличку. Кажет­

ся, открытие этой школы принесло Мишелю Шар­

лю «академические пальмы» *, их можно увидеть

на его портретах между крестом за храбрость и

бельгийским орденом Леопольда (не случайно же

238

у деда есть владения по ту сторону границы). От

самой умершей, которой, казалось, все сулило

счастливое будущее, осталась только ее детская

фотография и большая записная книжка с велене­

выми страницами в черном матерчатом переплете.

Став подростком, она аккуратно и старательно за­

писывала туда то с наклоном вправо, то закругляя

буквы, историю мира от Адама, которую диктовал

ей отец. Рассказ начинался от Сотворения мира в

4 9 6 3 году до нашей эры и заканчивался битвой

при Мариньяне в 1 5 1 5 году. Если бы Габриель не

погибла, она бы, конечно, продолжила перечень

монархов и сражений до Наполеона III, а то и до

Третьей республики. Почти век спустя, очарован­

ная пожелтевшей веленью, я переписала на остав­

шиеся чистые страницы несколько любимых

стихотворений.

* * *

Начиная с истории с маленькой гувернанткой,

которую отослали, я располагаю богатым устным

источником: не раз повторенными рассказами от­

ца во время долгих прогулок по сельским местно­

стям Прованса или Лигурии, а позже на скамейке

в гостиничном саду или в швейцарской клинике.

Не то чтобы он любил свои воспоминания, они

были ему по большей части безразличны. Но ка­

кое-нибудь происшествие, книга, лицо, увиденное

на улице или по дороге, — и начинали сыпаться

осколки воспоминаний, словно он подержал в ру­

ках древние черепки, а затем сбросил их ногой

239

обратно в землю. Я училась у него равнодушию.

Крохи прошлого интересовали его только как сви­

детельство некоего опыта, который не следует по­

вторять. «Все это, — говорил он, употребляя одно

из тех выражений, которые человек, прошедший

армию, часто сохраняет до конца жизни, — все

это зачтется в выслугу лет».

Делая в тот же вечер пометки в моих записных

книжках тех лет и особенно позже, повторяя эти

рассказы, которые я знала наизусть — это все

равно что поставить старую пластинку, — я дума­

ла, что потихоньку-понемножку Мишель расска­

зал мне всю свою жизнь. Теперь же я вижу, что

пробелы многочисленны. Некоторые из них (мно­

жественное число в данном случае неуместно,

скорее, один из пробелов) объясняются священ­

ным ужасом и боязнью вновь открыть шкаф с

привидениями. В остальных случаях ничего страш­

ного не было: периоды незначительные просто-на­

просто поросли быльем. Я знаю, что тем самым

противоречу записным психологам, считающим,

что всякое забвение скрывает тайну: эти аналити­

ки похожи на нас, они отказываются признать,

что во всякой жизни есть никчемные пустоты.

Сколько дней, не заслуживающих того, чтобы их

прожили! Сколько событий, людей, вещей, кото­

рыми не стоило заниматься, тем более что мы о

них вспоминаем! Многие старики, рассказывая о

своем прошлом, раздувают его словно шар, при­

жимают к себе как старую любовницу или, напро­

тив, плюют на него. За неимением лучшего они

изображают хаос или небытие как нечто важное

240

и значительное. Мишель вел себя совершенно

иначе, он д а ж е не пытался подвести итоги. «Я про­

жил несколько жизней, — говорил он мне на

смертном одре. — Я д а ж е не вижу, чт о их связы­

вает между собой». В отличие от большинства ста­

риков он не растекался мыслью в разные

стороны, память его была строга, и он говорил

только то, что хотел сказать. Это и позволяет мне

опираться на его рассказы.

Первый пробел касается школы, лицея или

коллежа. Отца они совершенно не интересовали.

Для многих великих писателей, особенно в наши

дни, эти годы послужили закваской, на которой

взросло потом почти все их творчество. Они на­

шли в коллеже любовь, наслаждение, честолю­

бие, высокие помыслы и низкие интриги — всю

жизнь в сжатом виде. Порою все выглядит так,

словно потом они у ж е ничему не научились, слов­

но самое главное в них умерло в двадцать лет. Из

жизни Мишеля нельзя извлечь ни «Фермину Мар-

кез» *, ни «Город, где государь — ребенок» *. Ему

запомнились в общих чертах соперничество, не­

справедливость и козни, с которыми приходилось

сталкиваться в классе, глупые шутки, непристой­

ные выходки, грубые и жестокие игры, в которых

он отличался, хотя п о з ж е у него не возникало ж е ­

лания похвастаться этим. Напротив, он без всяко­

го удовольствия вспоминал о своих успехах на

поприще главаря банды. Ни одного учителя, кото­

рого бы любили, уважали или ненавидели настоль­

ко, чтобы имя его запомнилось. Ни одного

преподавателя, которому были бы признательны

241

16-1868

за то, что он помог узнать или растолковать вели­

кое произведение. Ни одного приятеля или друга