Валерий Гришковец - Одиночество в хаосе мегаполиса

В издательстве «Хроникер» встречался с Борисом Евсеевым. У него празд­ник — «Дружба народов» дала первую часть его романа, «Смена» — рассказ. Борис — человек талантливый, а главное — без особых завихрений. Мы в чем-то даже похожи.

Познакомился (знал ее давно) там с И. Ростовцевой. Она приехала за вер­сткой своей книги «А. Прасолов. Роман в письмах». Книга, уверен, будет инте­ресной. Для меня — несомненно.

На дворе — слякоть: 0 градусов. Время гриппа.

19 ноября. Все больше чувствую себя чужим, никому не нужным — в Москве. А кому, в таком случае, я нужен в Пинске?

Жить мне все страшней, все тяжелее и тяжелее.

У Кожедуба в «Советском писателе» просматривал папки со стихами для антологии белорусской поэзии. Звонил в Пинск и Каско в Жабинку. Алеся застал, и хорошо с ним погомонили. Потом явилась (неожиданно для меня) Турбина. Она, похоже, берет в свои руки издание антологии.

Ну и Бог с ними.

Передал И. Голубничему стихи Гены Дубровина для «Московского лите­ратора».

20 декабря. Вот и приехал. А могло статься и так, что в эти дни отходил бы после очередной операции. На второй день по приезде в Пинск стало жутко плохо, а ночью совсем уж доходил. «Скорая» увезла в больницу. Панкреатит. Он давно уже был у меня, и приступ назревал давно. Хорошо, что случился он дома, в Пинске. Правда, все обошлось малой кровью. Надо бы как-то придерживаться диеты. Как?..

В Минске выяснил свой главный тамошний вопрос — судьбу книги «Белые мосты». Никто не организовал мне заявок ни в Пинске, ни в Бресте. Всего их поступило в издательство 370. А надо 1000. И книга моя в 2003 году, ясное дело, не выйдет. А я, ясное дело, все тот же дурак, что надеется на друзей. Надо все делать самому.

Все. Всегда. Везде.

Заходил в Союз насчет билета члена Литфонда. Билетов нет. Взносов я им не платил. Может, и правильно делал.

Был «ЛіМе», в «Нёмане», у Глушакова, встретил там Вл. Величко — глав­ного редактора «Беларускай думкі». Он знает меня и помнит еще с тех лет, когда печатал мои юношеские стихи в «Заре». Поговорили. Хорошо, душевно. Такие люди, несмотря ни на что, мне симпатичны.

В Минске у меня вроде бы и неплохо складываются дела. По крайней мере, впечатление такое. Как поэта меня здесь признали. И это чувствуется при встречах в редакциях, при случайной встрече с кем-то из поэтов, письменников. Конечно, это радует, огорчает другое — КАК мне ЭТО досталось. В итоге — букет болез­ней, неопределенность, «бадзяжніцтва», а мне уже 49. И — што наперадзе?..

23 декабря.

На исходе самой долгой ночи

В этот мир, как в снег, ввалился я...

День моего рождения — 49-й. Так вот. А я как-то и забылся на свой праздник. Видимо, после бессонной ночи на работе.

Тем не менее, с утра ездил в СП к А. Кожедубу — отвез переводы, что собрал в Пинске. Многое, увы, не пойдет по той лишь причине, что в Антологию решили включить 100 авторов. В Белоруссии пишущих стихи во все времена было хоть пруд пруди. Талантов не много, а вот «поэтов» было в избытке. Как, впрочем, и теперь.

Оказывается, составлять антологию будет, как и пророчил Кошель, Турбина. Ну что ж, дама она, как мне кажется, дотошная. Правда, с определенным (извест­ным в литкругах) уклоном. Что ж, поживем — увидим.

Интересно и то, как ко всему этому отнесется Кожедуб? Хотя. он давно уже перерос болезнь, которой все еще страдаю я. В этом его и счастье, так сказать.

24 декабря. Наконец-то выбрался в «ДН» — отвез новую подборку стихов. Застал и Залещука. Вл. Н. ко мне благоволит. Старик он, по-моему, действительно человечный, объективный. Для меня последнее очень важно, и думаю, не только для меня. Тепло, хорошо поговорили — о жизни, о стихах. Вл. Н. понравились стихи Каско, что я послал ему еще весной из Пинска. Обещает кое-что дать в журнале, правда, к лету, а может, и вообще в конце года. Что ж, хоть не водит за нос, как это делает, обещая печатать мои переводы, В. Огрызко из «Литературной России».

От Залещука пошел в Московскую организацию — хотел увидеть Ивана Голубничего. Увы, Ваню на месте не застать. В буфете ЦДЛ, где обычно он пропадает, его тоже не было. Выпил сока, минут десять посидел. Скучно, пусто теперь в буфете ЦДЛа.

А Москва хороша. Побеленная чистым снегом, залитая множеством огней, сказочно хороша вечерняя предновогодняя Москва.

Пошел по своему излюбленному маршруту, любуясь городом, оборачиваясь, осматриваясь и осматривая Тверской бульвар, Тверскую. Дошел до Манежной площади. Сильно замерз. В Москве холодно: -15 градусов. Да еще ветер. На Тверском бульваре он вообще не дает прохожим разгуляться. Тем не менее я шел не очень-то спеша, до самой Театральной. И хотя замерз, доволен. И чувствую себя неплохо. Даже хорошо. Все-таки, надо, пусть и через силу, гнать себя из дому — в редакции, находить какое-то дело, занятие, гулять, в конце концов.

25 декабря. Мороз легчает: - 9. Сыро, ветрено, небольшой снег — местами. Даже не снег, что-то вроде снежинок порхает, носится в воздухе.

Такое у меня и самочувствие — и не больной, но и не здоровый. То ли после вчерашней прогулки, то ли после позавчерашнего «гостевания» у Шишкина.

В «Литературной газете» — выпуск (4-й) «Лада» (культурологическое и литературное приложение Союзного правительства «Россия—Беларусь»). «Лад» представляет «ЛіМ». Весьма скромно, к сожалению. Два стихотворения В. Шнипа в моем переводе. Я, конечно же, ожидал большего.

Уходящий год стал для меня неурожайным — в смысле публикаций. Была одна серьезная подборка — «НС» № 9, и та не столько меня порадовала, сколько огорчила: Ю. К. так запустил руку редактора в мои стихи, что было обидно и неприятно (мне) их читать.

Не много я и писал. И переводами почти не занимался. Причина, скорее всего, одна — невостребованность.

Может, в будущем году растрясусь как-нибудь. Да и печатать вроде как обе­щают. И книги выпускать.

Посмотрим. Здоровья побольше бы, терпения, сил. Больно уж часто хочет­ся плюнуть на все, махнуть рукой и. как всегда. Правда, пить не хочется. Сам даже удивляюсь — что это со мной?

27 декабря. Наконец-то добрался до антологии «Русская поэзия. ХХ век». На нее я смотрел с первого дня, как поселился у Дубровина. Иногда и открывал, заглядывал вскользь. Сегодня же с утра читаю, можно сказать, неотрывно. Точнее было бы все же сказать — листаю. Но все-таки — внимательно, пристально, с пристрастием, читая того или иного автора. И все ловлю себя на том, правда, уже успокоившись, без особой обиды, что думаю: почему я не попал в эту антологию, ведь из сверстников моих представлены в ней далеко не все и не лучшие? Не попал же я в Антологию все по той же причине: в Москве я чужак — белорус, и объявился здесь, когда уже и шапки разобрали, и разошлись по кублам-норам. Кстати, мне после выхода Антологии так и сказали: «Это антология русской поэзии, а ты — белорусский поэт».