Том Уикер - На арене со львами

И вот в тот день, когда должна была состояться первая перекличка, у нас произошел срыв, вы сказали бы, наверно, что мы, в конце концов, не выдержали напряжения. Хант готовился к очередной пресс-конференции; формально он все еще шел впереди — победы на первичных выборах чего-нибудь да значили, но все знали, что Эйкен его настигает. Эйкен за эти несколько дней сумел показать, на что он способен. Конечно, при той поддержке, какую ему оказывали, любой кандидат моложе семидесяти, если только у него раньше судимостей не было, живо вырвался бы в первые ряды. Словом, мы понимали, что на пресс-конференции спрашивать нас будут главным образом об Эйкене — репортеры всегда в таких случаях заставляют говорить не о себе, а о сопернике, и это хуже всего. Они дразнят зверя в надежде, что он рассвирепеет и забудет осторожность.

Я, конечно, не хочу обидеть никого из присутствующих, но, по-моему, в политике нет ничего хуже гнусной повадки газетчиков, которые почуяли запах крови и, как стая волков, подбираются к жертве, готовясь вонзить в нее зубы. Не примите это на свой счет, но уж очень часто мне приходилось такое наблюдать. И Ханта они обглодали бы до последней косточки, прояви он только малейшую слабость. Телекамеры в тот день выстроились против него, точно орудийная батарея, а сукины дети с блокнотами ждали сигнала начать травлю, чтобы телезрители по всей стране увидели на экранах, как хлынет кровь. Ничего не поделаешь, кто живет милостью прессы, от прессы и гибнет; так что пока Ханту накладывали грим перед съемкой, я кратко излагал ему последние новости, из которых явствовало, что в первом туре мы победим, по преимущество будет незначительное. Кэти сидела на кровати и глядела, как Ханта гримируют. А потом вдруг говорит:

— Это просто смешно.

— Что?

Я подумал, она насчет моих слов проехалась.

— Смешно и глупо размалевывать физиономию, как девица перед первым балом.

Хант вскочил, сорвал полотенце, которое прикрывало ему грудь до самого подбородка.

— Ты думаешь, мне по душе ломать комедию, шута из себя корчить? — Он швырнул полотенце на пол.— Думаешь, мне по душе этот дурацкий балаган? — крикнул он.

— Ступайте,— сказал я гримеру,— да закройте за собой дверь.

Гример вышел, оглядываясь на Кэти, которая тоже вскочила и накинулась на Ханта, как кошка на мышь.

— Да, черт возьми, по душе! Мне смотреть на тебя тошно! — закричала она в ответ.— Ты корчишь из себя бескорыстного правдолюбца, а сам попросту рвешься к власти, как твой отец!

— Вот сука,— сказал Хант тихо, но угрожающе.— Теперь ты так обо мне думаешь, а кто втравил меня в эту авантюру, кто меня подстрекал, кто разжигал мое честолюбие, кто мне внушал, будто я семи пядей во лбу, так что, в конце концов, у меня не осталось другого выхода…

— Ну, НУ, будет вам,— сказал я,— вы оба вымотались, и незачем теперь…

— Не лезьте! — оборвала меня Кэти, не отводя глаз от Ханта.— Ты хочешь обвинить в своем провале меня и ждешь, что я покорно приму это обвинение, стану перед тобой пресмыкаться? Ну нет, голубчик, ошибаешься! Я вообще не хотела уезжать из Нью-Йорка в этот твой дерьмовый штат. Не я хотела стать сенатором, а ты. И если б не твои высокие, недосягаемые принципы, я давно обеспечила бы тебе победу. Но ты…

— Мэтт,— прервал его Морган,— пожалуй, это все же их личное дело, вам не кажется?

— Нет, черт возьми, не кажется. Будемте откровенны. Вспоминать, так уж вспоминать все, как было, а этот эпизод один из самых достоверных, и я сыграл в нем далеко не последнюю роль.

— Да погодите же! — прикрикнул я на них.— Послушайте раз в жизни, что скажу я! — Видно, на этих баловней судьбы, капризных, как малые дети, никто еще не повышал голоса, а уж тем более Мэтт Грант, и поэтому они просто опешили. А меня это лишь пуще раззадорило.— Я работал, как вол, четыре года, четыре года делал за вас всю самую черную, самую неблагодарную работу не для того, чтоб вы сейчас переругивались во всеуслышание, на потеху публике. Без меня, Хант, вы не сумели бы ответить ни на одно письмо, а вы, Кэти, может быть, предпочли бы задавать тон в каком-нибудь нью-йоркском салоне, но вы вместо этого приехали с Хантом сюда да еще меня с собой приволокли. А потому извольте сейчас же взять себя в руки хотя бы из уважения ко мне. И это самое меньшее, что вы можете сделать из уважения ко мне, будь я проклят!

Они остолбенели, глядя на меня так, будто весь мир перевернулся: Хант в гриме, у Кэти губы дрожат, в глазах слезы, и хороша она несказанно, так что мне впору упасть перед ней на колени да молить о прощении.

— Вы правы, Мэтт,— сказал наконец Хант.— Извините меня. Я очень перед вами виноват. Но надо признать, что и Кэти тоже права. Нам не победить.

— Ах, Хант…

Только эти два слова и произнесла Кэти, но сколько в них было глубокого смысла — ведь эти двое так надеялись, что сил у них хватит, и вот теперь все кончилось, осталась одна боль — я вам этого и объяснить не могу.

— Где средство добиться победы? Я его не знаю.— Хант глядел на меня, а сам обнял Кэти своей огромной ручищей.— Ваша правда, Мэтт, вы очень много для меня сделали, может даже больше, чем сами думаете. Но Кэти тоже много для меня сделала, и даже, наверно, я сам сделал кое-что для себя. И скажу вам, друзья: мы еще зададим им жару. Верьте моему слову.— Он привлек Кэти к себе.— И никто нас не облапошит. Я ведь как-никак сын Старого Зубра.

Она поцеловала его в щеку, ласково, но как-то небрежно, подтолкнула его ко мне, а меня взяла под руку: так мы и стояли втроем посреди комнаты.

— Хант, ты прости меня за обидные слова о твоем отце. Мэтт прав, я вымоталась, но все равно… все равно, я не верю, что мы проиграли, я ляпнула это просто так, со зла. Мы победим, слышите, победим обязательно, мы прошли вместе такой трудный путь и дойдем до конца. Что-то обязательно случится, вот увидите, судьба нам поможет, мы заставим ее нам помочь!

И хотите, я признаюсь вам откровенно? Я вдруг на мгновение поверил, что так оно и будет. Поверил, что мы каким-то чудом своего добьемся, а потом до меня дошло: ведь я сейчас в первый раз за всю предвыборную кампанию всерьез подумал, что Хант, пожалуй, и впрямь может стать президентом. Я поглядел поверх ее головы на Ханта: лицо у него было такое, будто он витал где-то далеко, а глаза… глаза стали совсем пьяные, и я вдруг понял, что он думает о том же, о чем и я. Он снова надеялся победить, даже сейчас он все еще надеялся победить!

— Да,— сказал О’Коннор,— эта женщина могла внушить мужчине что угодно.

— Мало кто из пашей публики понимает, в каком напряжении живут люди вроде Ханта и Кэти,— сказал Данн.

Френч кивнул.

— Когда политические деятели проигрывают, они проигрывают открыто, верно я говорю? На виду у всех.