Том Уикер - На арене со львами

Морган застегнул последнюю пуговицу строгого легкого костюма, который взял с собой специально для похорон. Рыжая, по-прежнему одеваясь сверху вниз, все еще не добралась до нижней половины. Он подошел к ней, шлепнул по заду, поцеловал влажную шею.

— Рад был с тобой познакомиться, Рыжуля.

Она обернулась и стиснула его плечи. Он вытерпел долгий мокрый поцелуй, не отодвинулся под натиском ее груди и живота.

— Увидимся вечером в самолете?

Об этом Морган не подумал. Он похолодел от ужаса.

— Я еще не знаю, полечу я сегодня или нет.

Он чмокнул ее в щеку, высвободился из ее рук и взял чемоданчик. Отворяя дверь, он увидел, что рыжая села на смятую постель — молодая, обездоленная, совсем одна. Но он сразу повеселел. Слава богу, вырвался, подумал он с подленькой радостью. Все позади. Ему по-прежнему везет, а девочка ничего, есть за что подержаться.

Из лифта вышла унылая чета туристов — муж и жена в нелепых шортах. Морган последовал за ними в вестибюль, весь застекленный и выложенный разноцветной плиткой, как раз когда Данн отошел от конторки дежурного. Данн был подтянут, энергичен, бодр, словно провел ночь в собственной постели, а не в самолете. Впрочем, Данн всегда казался целенаправленным и необходимым, как токарный станок в заводском цехе. И тем, кто с ним сталкивался, внушали робость не только зеленые стекла очков, скрывающие глаза, но и ощущение, что он готов к действию в любую минуту, при любых обстоятельствах. Окажись Данн в шлюпке после кораблекрущения, все невольно подчинились бы ему, и не только с надеждой, но и со страхом— он явно был из тех людей, которые не колеблясь выкинут за борт слабых и немощных, если нужно будет избавиться от лишнего балласта. Морган ни разу не видал, чтоб Данна кто-либо застиг врасплох — вот и теперь он не выразил ни малейшего удивления, хотя их встреча была неожиданной.

— Я иду завтракать, — сказал Данн. — Пойдемте?

Они пошли рядом, и звуки их шагов гулко отдавались в коридоре.

— Как летелось?

— Отвратительно. А потом пришлось взять машину и,ехать еще два часа.

Морган хотел было спросить, спал ли Данн в самолете, но передумал. Конечно, спал, ведь Данн умел спать где и когда угодно. Они приблизились к двери кафе, и немилосердно затянутая в корсет унылая дама пригласила их войти, взмахнув большим меню, точно веером.

— Не мог я не поехать,— сказал Данн, садясь в уголке.— Мне известно, что думают люди, а мне он нравился. А как Кэти?

— Я ее еще не видел.— Моргану не улыбалось говорить с Данном об Андерсоне и Кэти, но выбора не было.— Ну, без заголовков не обойтись. Знаменитый политический деятель! Раз уж вы здесь, все старые сплетни о том съезде всплывут снова.

Данн отложил меню.

— Об этом я не подумал. Возможно, мне все-таки не следовало приезжать.

Моргану он показался постаревшим: больше седины в волосах, больше морщин на шее, руки стали костлявее, а вздувшиеся вены — заметнее. Но узкий рот на смуглом лице, под зелеными очками, был прочерчен все так же резко.

— Да и какое это теперь имеет значение? — сказал Морган.— Я имею в виду старые сплетни. Почему же вам не следовало приезжать?

— Мне не хотелось бы причинять Кэти лишние неприятности. Хотя, что бы я ни сделал, ее это вряд ли заденет. Я для нее пустое место. По крайней мере насколько я мог судить за последние годы.

Точно таким ты был и раньше, подумал Морган. Но Данн этого ее знал. А может, и знал. Если бы Данн страдал душевной слепотой и тупостью, ему вряд ли удалось бы успешно править партией в своем штате. В нем была жесткость, которую многие считали бездушием. Как-то на съезде партийной организации штата Данн решил выдвинуть на должность инспектора-ревизора (или на какой-то другой второстепенный поет) нового человека, и Морган был свидетелем того, как он сообщил совершенно оглушенному человеку, который эту должность занимал, что впредь он ее занимать не будет. Сообщено это было с равнодушным спокойствием, словно Данн продавал подержанную машину или уплачивал мелкий проигрыш в покер. «Послушайте,— сказал он Моргану позднее,— я предпочел бы обойтись без этого, и никакого удовольствия мне такие разговоры не доставляют, но в политике ему делать нечего. Зато теперь он может пойти в юрисконсульты и разбогатеть благодаря связям, которыми обзавелся через меня. У этого, нового, есть свой стиль работы, а если я не буду заглядывать вперед, меня живо выбросят из игры. Этот новый через четыре года будет губернатором». «Этот новый» был теперь губернатором, и, как большинство подопечных Данна, даже неплохим губернатором.

Данн вел игру не ради денег — их у него и так, по-видимому, хватало, а каждый год он получал еще больше, будучи крупным акционером фирмы, которая, однако, к его семье никакого отношения не имела. Почему, собственно, Данн искал политической власти, хотя уже обладал изрядным состоянием, Морган не знал, но был убеждо , что люди в подавляющем большинстве жаждут власти в той или иной ее форме и либо не сомневаются, что сумеют устоять перед ее роковой отравой, либо верят, что заслуживают всех приносимых ею привилегий. Но Морган не мог понять, относится ли Данн к первому типу, ко второму, ни к какому или же сочетает в себе все эти типы разом. И он не знал, что Данн думает о самом себе. Однако Данн был отличным организатором, столь богатым и столь умным, что не воровал, и, кстати, умел думать самостоятельно — три качества, согласно опыту Моргана, крайне редкие в политическом мире, а потому он не мог их не ценить.

В кафе вошел Мэтт Грант, увидел их, помедлил в нерешимости, а потом направился к их столику. Они с Данном заговорили в холодном, спокойном тоне, но когда Морган предложил Гранту присесть, тот показал ему папку с бумагами и, объяснив, что ему надо кое-чем заняться, уселся в стороне.

— Одного у Ханта Андерсона не отнимешь,— сказал Данн.— Его люди верны ему по-настоящему.

— Я к их числу не принадлежал.

— Да, при его жизни. Но зачем вам противиться себе теперь?

— Может, вы и правы,— сказал Морган, когда они заказали завтрак. — Иногда, мне думается, человек не в силах сохранять нейтральность.

— Нейтральность? — Данн отхлебнул кофе, словно прополаскивая рот после этого слова.— Вы, журналисты, говорите о нейтральности так, словно это какое-то благородство. Или честь. Чушь собачья. Нейтральных людей не бывает.

— Неужели вы не чувствуете, как это притягательно, Данн? Беспристрастность. Что-то олимпийское, исполненное строгой красоты.

Данн принадлежал к тем немногим знакомым Моргану политикам — да и просто знакомым (в их числе был и Андерсон),— с кем он мог говорить, оперируя отвлеченными понятиями, чей ум не был ни ограничен, ни тупо сосредоточен на конкретных вопросах и действиях.