Том Уикер - На арене со львами

— Вряд ли. Президенту приходится не столько вести за собой, сколько самому идти в ногу, а потому ни Хант и никто другой ничего существенно изменить не могли бы. И все же он умел вникать в суть вещей. Его интересовало, как живут люди. Он действительно принимал все это близко к сердцу. И когда я вижу этот гигантизм, эту безликость, я начинаю сомневаться — а может, ему все-таки удалось бы что-то изменить. Не знаю как. Но мне кажется, он сумел бы. Да и вообще президент задает тон, другого выбора у него нет, правда?

— Но Андерсон не победил,— сказал Гласс.

Морган просто не обратил на него никакого внимания. Он печально и неторопливо качнул головой, словно очищая глаза от былых видений, как от паутины, а уши — от былых звуков, как от случайно попавшей в них воды. На мой взгляд, этот человек считал, что ему любая задача по силам, сказал только что Данн, и тут он прав. В этом заключалось обаяние Андерсона, и на самом деле он умер не теперь, а когда утратил это обаяние — и может быть, не только в собственных глазах, но, как вынужден был признать Морган, и в глазах его, Моргана. Теперь же, когда его большое тело действительно упокоилось и в добрых близоруких глазах угас даже тусклый блеск последних, лет, теперь, когда служащие из похоронного бюро, несомненно, придали ему никчемное благообразие, теперь единственным реальным, единственным, что осталось, был живущий в памяти дух. Былое обаяние вдруг ожило, и слезы обожгли глаза Моргана, который в смерти вновь обрел веру в друга.

— Насколько я понимаю,— сказал Гласс небрежно, с тем полнейшим отсутствием душевной чуткости, которому был обязан своей поразительной и жуткой жизнестойкостью (Гласс — копия самой жизни, подумал Морган, до того совершенная, что она пугает своим безупречным, но бездушным сходством с оригиналом),— насколько я понимаю, Андерсон не победил главным образом благодаря вам, мистер Данн.

Зеленые стекла все так же были устремлены на полотно дороги.

— При решающем голосовании мои делегаты поддержали другого.

— У Данна есть одна особенность… — Морган знал, что взволнован, что ему но следует ничего говорить, но какое-то чувство в нем требовало немедленного выхода. Он испытывал непреодолимое желание пойти напролом, хотя ничего хуже придумать не мог бы и сам знал это.— Данна нельзя купить. Правда, Данн? Этого даже кандидат в президенты не может.

— Меня порой покупали… Так или иначе.

— У каждого человека своя цена.— Этот краеугольный камень житейской мудрости явно нравился Глассу.

— Ну, и какой же была ваша цена, Данн? — Морган говорил настойчиво, хотя ему было противно повторять Гласса. — Что надо было предложить?

— А я много раз слышал, что Андерсон наступал на ногу партийным боссам, и на съезде они сделали из него отбивную.

— Ясное дело. Но только Данн был сам по себе. Без Данна они с ним не могли бы справиться, а Данн был сам по себе, верно, Данн?

На миг зеленые стекла повернулись к нему, крепко сжатые губы чуть дернулись — и вот стекла уже снова смотрели на дорогу.

— Андерсон не победил оттого, что, по моему мнению, он в президенты не годился. И делегаты поддержали другого.

— Ч-ч-черт! — процедил Гласс сквозь зубы.

Морган некоторое время молчал, сердито думая, что и на этот раз лучше было бы не идти напролом, не вырывать объяснения, а оставить все, как есть. Данн только подтвердил то, что ему говорил Андерсон, то, в чем Андерсон, насколько знал Морган, был убежден до самого конца там, на тротуаре, до завершающей секунды, когда мир потускнел и последние вспышки сознания угасали в обреченном мужественном мозгу. Значит, это правда, и нет причин ей не верить.

— Но только я не верю,— сказал Морган.

— Во что?

Гласс жадно высунул голову из-за спинки сиденья.

Морган его не заметил. Данн не повернулся и как будто даже не слышал его слов — разве что морщинки, вдруг пролегшие около его губ, были легким следом подавленной иронической улыбки. В эту минуту Морган ненавидел Данна — не за то, что он сделал с Андерсоном, а за то, что он знал, как все было, и скрывал это от него, от Моргана. Или даже за то, что не знал — если он действительно не знал. Потому что Андерсон умер, и если Данн не знает, как все было, то не знает никто, и никто никогда не узнает, в том числе и Морган.

— Понимаете ли,— сказал Морган после непродолжительного молчания,— тогда мы все верили в его легкую руку. У нас было такое чувство, что Хант не может потерпеть неудачу. Вот почему так трудно было понять то, чем все кончилось. Ведь с того дня, как Хант Андерсон схватился с Хинменом, мы все верили в его легкую руку.

СЫН СТАРОГО ЗУБРА III

«Кроме Адама, конечно, — подумал Морган. — Уж если кто был способен не поддаться чарам, то только Адам Локлир». Но, с другой стороны, Адам вообще ничего хорошего ни от кого не ожидал. Карты ему были сданы давным-давно, и это определило все. В том числе и правила, по которым играл Адам Локлир.

Очень своеобразные правила, как полагал Морган, но ведь и Адам был человеком далеко не заурядным. Хант Андерсон рассказал Моргану, как он разыскал Адама, когда в первый раз поехал знакомиться с проблемой сезонников на месте. Спрок и Берджер сообщили Андерсону его фамилию, а также адрес, по которому, как они думали, он проживал. Адрес оказался устарелым, но обосновавшийся там владелец прачечной помнил новый адрес, который, впрочем, тоже успел устареть. Вот так, продвигаясь по цепочке, Андерсон в конце концов все-таки нашел Адама в убогой конторе на окраине знойного южного городишки, где поля начинались прямо за последним домом. Адам сидел, закинув ноги на подоконник, курил одну сигарету за другой и под повизгивание вентилятора слушал, как Андерсон излагает ему свои планы.

— Подсластите пилюлю? — спросил Адам, едва Хант закончил.

— Почем я знаю? Такой цели никто не ставит. Во всяком случае я.

— Ну а какая же у вас цель?

— Разработать законы, которые защищали бы этих людей, — А кто будет следить, чтоб эти законы выполнялись? — Кому положено, тот и будет.

— Ну, значит, вы намерены оберегать интересы хозяев.

— Да нет же. Я говорю о сельскохозяйственных рабочих и их семьях.

— Но тогда ваши законы выполняться не будут. Кому положено, те защищают хозяев и сенаторов, а не батраков.

— В таком случае,— сказал Андерсон,— почему бы нам с вами не попытаться изменить положение вещей?

Адам засмеялся, но не горько, рассказывал Андерсон Моргану, а так, словно услышал забавный анекдот.

— А переделать человека вы сумеете, мистер Андерсон? Андерсон встал, словно давая понять, что с него довольно. Морган без труда представил себе, как они — высокий угловатый Хант и Адам, плотный, как бетонный блок,— заполнили собой душную комнатушку с лохмотьями пожелтевших обоев по степам, скрипучими половицами и длинным дощатым столом, заменявшим письменный, возле которого у стены приютился набитый бумагами ящик, так что Адам мог дотянуться до него не вставая.