Том Уикер - На арене со львами

— Это я понимаю,— сказал Данн, уставившись на него зелеными стеклами.— Стоять над схваткой, потому что ты слишком для нее благороден. Нейтральность как чистота духа. Но о чем вы, собственно, толкуете? Уж не о том ли,что причины данной схватки недостойны вашего олимпийского внимания? Или о том, что сражаться, становиться на чью-то сторону, делать выбор — все это ниже вашего достоинства независимо от причин?

— «Должен ли был Джон Мильтон спрягать греческие глаголы в тиши своей библиотеки, когда под угрозой была свобода англичан?» Андерсон часто это повторял. Он верил, что сражаться необходимо, во всяком случае верил, пока не… Ну а я временами попросту не верю, что, сражаясь, можно чего-то добиться.

— Так какая же это нейтральность? — сказал Данн.— Это бегство, а может быть, даже равнодушие. А нейтральность — это верх высокомерия.

— Вот именно. Потому-то я и говорил о притягательности. Притягательна мысль, что это все не для нас — вся эта кровь, пот, слезы, что они для тех, кто помельче, кто ковыряется в грязи.

— Вот как вы смотрите на жизнь? Эдак вы действительно возносите себя над схваткой.

Морган поспешил укрыться под своей личиной — Данн подобрался слишком близко. Настолько уж он Данна не знал. Ничего похожего на дружбу между ними никогда не было. Одно дело — разговаривать с Данном на отвлеченные темы, и совсем другое — поделиться с ним или с кем-нибудь другим частицей себя в сугубо личном плане. Он внутренне поежился, вспомнив рыжую стюардессу.

Но внешне только пожал плечами:

— Я всего-навсего репортер. Привилегированный зритель.

Зеленые очки Данна вдруг словно вспыхнули. Его палец рассек воздух перед самым лицом Моргана и сразу исчез.

— Зрители интересуются зрелищами. В этом нет никакого бегства и ровно ничего олимпийского.

Морган почему-то рассердился, но, прежде чем он успел сказать хоть слово, официантка принесла небрежно вываленную на тарелку бледную яичницу, дряблую грудинку, сомнительного вида домашние лепешки — твердые снаружи и сырые внутри, а также желтоватую овсянку с застывшей бурой лужицей посредине.

— Черт,— сказал Данн.— Да, теперь я вижу, что мы на Юге.

Морган усмехнулся и подставил чашку официантке, чтобы она налила ему кофе.

— Вы, янки, так и будете до скончания века расплачиваться за свою победу.

— Пожалуй. Но вот что… я незнаком со здешним губернатором. Кому он может передать место Андерсона?

— Я еще не видел газет и прогнозов строить не берусь. Но ведь со смерти Ханта еще и суток не прошло.

О надеждах Гранта упоминать не стоит, решил Морган. Это уж дело самого Мэтта.

— Как будто вы не знаете, что телефон в губернаторском кабинете начал трезвонить, когда со смерти Ханта еще и минуты не прошло.

Расковыривая содержимое своих тарелок в поисках маломальски съедобных крох, они заговорили о политике. Морган спросил Данна, что он думает о назначении Хинмена.

Данн поморщился.

— Я никогда не был о Хинмене особенно высокого мнения. И вашего друга Андерсона я не поддержал совсем не поэтому.— Данн был непроницаем, как зеленые стекла его очков.— Бедой Хинмена, во всяком случае в те дни, был его гонор. Если бы он не пошел напролом в скандале с сезонниками, не попытался выставить Андерсона дураком, безответственным мальчишкой, то, возможно, остался бы цел и невредим. Но ему непременно надо было с пеной у рта ввязываться в бой, выиграть который он не мог. Сказать по правде, как вспомнишь все это, становится как-то неприятно при мысли об этих невидимках, которые поступают под его начало. А ведь в мире столько безбожных атеистическо-коммунистических правительств! Но конечно, сейчас все обстоит не совсем так, как в годы холодной войны, верно?

— Если на то пошло,— сказал Морган,— все настолько изменилось, что… конечно, я знаю, живым легко говорить!.. но в некоторых отношениях даже хорошо, что Хант умер. Жить за бортом — это черт знает как жестоко. А тут еще эта прошлогодняя комедия с перевыборами, когда он сохранил свое место в сенате только потому, что, помимо него, не могли никого сыскать, кроме всякой сволочи. По-моему, он понимал, что выброшен за борт, и останься он или уйди, никакой разницы не было бы все равно. Вот почему последний год был самым тяжелым. Хант никогда на свой счет не заблуждался.

Данн отодвинул тарелку.

— С этим я согласиться не могу.

И Морган подумал: вдруг Данн не замолчит, вдруг, наконец, расскажет — теперь, когда Андерсон умер,— что же все-таки произошло на том съезде. Но тут к их столику, многозначительно ухмыляясь Моргану, подошел Гласс. Пластырь на его лбу выглядел словно издевательски прищуренный третий глаз.

— Ну и как, сердцеед, настоящие?

— Что — настоящие?

Гласс — это скверно, с тоской подумал Морган. Гласс, наглый, циничный, презирающий все нравственные ценности, теперь, когда ему сунули в рот палец, будет преследовать его с неотвратимостью самой жизни.

— Да груди у рыжей! Как будто сами не понимаете.

Морган неохотно познакомил его с Данном и буркнул полуправду, зная, что Гласс ему не поверит:

— Я ж говорил, что рыжая мертвецки пьяна. Она на ногах не держалась.

Гласс без приглашения подсел к их столику, ухмыльнулся и подмигнул Данну, ткнув большим пальцем в сторону Моргана.

— Такой рубака, что не поверите. Вы не смотрите на его невинное личико. К тому же пьет, как лошадь, и при этом ни в одном глазу.

По лицу Данпа ничего нельзя было прочесть. Зеленые стекла уставились на Гласса.

— Съешьте что-нибудь, мистер Гласс.

Моргану стало легче. Данн, конечно, занесет эти сведения в мысленное досье, которое он завел на Моргана Ричмонда, политического журналиста, большую знаменитость. Тут уж Морган был бессилен. Данн будет думать то, что ему заблагорассудится. Но он помешал Глассу бесцеремонно влезть Моргану в душу.

— Я заказал завтрак к себе в номер, — сказал Гласс. — На тарелку будто собачку стошнило. А вы, ребята, не подвезете меня на андерсоновскую ферму?

И он тут же посвятил их в историю своих переговоров с Ральфом Джеймсом, который, естественно, не ожидал приезда телевизионной группы и потому ничего не приготовил. В результате глассовские телеоператоры, кляня жару на чем свет стоит, отправились туда во взятом напрокат автофургоне.

— Но я решил поехать с кем-нибудь из вас, из тех, кто хорошо знал Андерсона.

— Я знал его не так уж хорошо… и не так уж долго.

Данн аккуратно намазывал гренок маслом.

— Но все-таки. (Морган решил, что Данну не удастся так легко сорваться с крючка. Его вновь охватило жгучее желание узнать, что же все-таки произошло между ними.) Что в Ханте казалось вам самым примечательным?

— На мой взгляд, он был человеком,— Данн прожевал гренок, его зеленые очки были невыносимо бесстрастны, — который считал, что ему любая задача по силам. — Он пожал плечами. — Вероятно, этим исчерпывалось далеко не все. Как обычно.