Том Уикер - На арене со львами

Два дня спустя после гневной речи Ханта сенаторы от сельскохозяйственных штатов с полнейшим единодушием более часа поочередно обличали с трибуны выскочку Андерсона при нескрываемом одобрении многих других сенаторов (в том числе и членов его собственной партии), которым не нравилось, что он «будоражит людей» и «поднимает шум из-за кучки каких-то сезонников». Андерсон выслушивал их с холодным пренебрежением, не считая нужным возражать на обвинения. Но когда нападки иссякли, он встал (тут большинство нападавших демонстративно покинули зал) и невозмутимо изложил некоторые факты из протоколов комиссии, подкрепив их соответствующими цифрами и выдержками из показании; все это, заявил он, доказывает, что слово «преступники» было правильным и уместным. Заключительные слова его речи убедили Моргана, сидевшего на галерее, что настоящая ее цель — подвести заседания комиссии к драматическому завершению, которое Андерсон задумал с самого начала.

— Господин председатель, — сказал Андерсон, — если мои недавние утверждения указывают на мою несдержанность— впрочем, это слово, по-видимому, далеко не отражает то, что думают обо мне мои достоуважаемые коллеги,— мне остается только заявить, что злоупотребления, с которыми постоянно сталкивается наша комиссия, могут оправдать любую несдержанность. Господин председатель, если человек сознательно нарушает закон или не исполняет его требований, почему, собственно говоря, его нельзя назвать преступником? Если он наш сосед, становятся ли от этого его действия менее преступными?

Даже если во всем прочем он уважаемый гражданин нашей страны? 'Когда какой-нибудь невежественный негр или индеец, неспособный даже прочесть законы о бродяжничестве, нарушает их по неведению, неужели это усугубляет его преступление? Нет, господин председатель, ни один из моих многоопытных и почтенных коллег из сельскохозяйственных штатов… — Тут Андерсон огляделся по сторонам, и по лицу его скользнула улыбка.— Я вижу, многие из них покинули зал, но, присутствуй они тут, ни один из них, разумеется, не стал бы утверждать, будто нарушителя закона надо судить не соответственно его проступку, а соответственно его положению в обществе или уважению, которым он пользуется. Вот почему, господин председатель, я вынужден сделать вывод, что мои достоуважаемые коллеги считают, будто я неверно понимаю суть дела, неверно толкую факты, неверно толкую закон, однако в течение всего заседания я тщетно ждал доказательств, которые указали бы на противоречия закону и установленным фактам,— доказательств, которые этим джентльменам, по-видимому, прекрасно известны, но которые все еще остаются скрытыми от комиссии и ее членов, каковые почти год тщательно расследуют столь прискорбное положение дел. Итак, господин председатель…— Он умолк и принялся перебирать бумаги на своем столе. Его высокая фигура согнулась почти пополам, крупные руки бесцельно шарили по столу, а волосы, как всегда, были встрепаны — прямо над ухом торчал большой вихор, точно он не причесывался с утра.

К этому времени расследование положения сезонников уже приобрело широкую известность, и сенсационные заявления Андерсона еще подлили масла в огонь, а потому все галереи были заполнены — зрелище довольно редкое. И на галерее для прессы, где сидел Морган, яблоку негде было упасть, что также при подобных дебатах случалось не часто. Морган взглянул в сторону боковой галереи, где сидела Кэти, как всегда в темных очках. Вокруг нее словно зияла пустота, хотя на заседании присутствовало немало сенаторских жен. Да и сам зал был заполнен гораздо больше обычного, хотя вопрос о сезонниках сенаторов совершенно не интересовал. Но их привлек конфликт, разыгравшийся внутри сената, и особенно много было их в той части зала, где места принадлежали сенаторам от партии Андерсона. Грозовые тучи сгущались над головой новичка, вносившего смуту в собрание, которое всегда старалось этого избежать,— да еще в то самое время, когда новоиспеченным сенаторам полагается сидеть тихо и голосовать, как положено. Тут собрались профессиональные политики, и, конечно, они прекрасно понимали, что Андерсон метит прямо в Поля Хинмена, а потому его слушали не с сочувствием, но и без открытой враждебности, настороженно и оценивающе.

«Трудность тут вот какая,— однажды, в давние времена, объяснил Моргану один из этих профессионалов.— Частенько у тебя есть что-то такое, что кому-то нужно, и приходится решать, содействовать ему или нет, а для этого надо знать, способен ли он добиться своего. Надо знать, какие у него карты и кто его поддерживает. А когда захочешь разобраться: кто — мужчина, а кто — мальчишка, надо, чтобы на это хватило энергии. Ведь если промахнешься, потонешь вместе со всем кораблем».

Вот с какой точки зрения оценивали Ханта Андерсона другие сенаторы, ранее попросту его не замечавшие.

Андерсон все еще копался в бумагах, и один из старейших сенаторов, председатель пограничного штата, известный бандит, чья власть над финансовой комиссией в то время была почти безграничной, встал с места по ту сторону прохода.

— Позволит ли мне уважаемый сенатор взять слово, дабы задать ему вопрос?

Этот сенатор славился своей напористостью в дебатах, выделявшейся на фоне общей посредственности, и стоило ему встать, как по рабочим отделам прессы проносился радостный клич: «Старина Эд берет слово!»

— У меня нет возражений, но только при одном условии: мое слово остается за мной,— ответил Андерсон.

— Сенатор не возражает, — провозгласил председатель, член палаты с недавних пор, а в прошлом губернатор одного из западных штатов, который сам себя посадил в освободившееся сенатское кресло, чем тотчас заслужил насмешливое прозвище «сенатор-скороспелка», и благодаря этой кличке после очередной предвыборной кампании (на сей раз, естественно, избежать ее ему не удалось) канул в безвестность.

— Благодарю достойнейшего и премного уважаемого сенатора…

Старина Эд — один из тех, кому система старшинства в сенате служила источником неисчислимых благ, хотя численность населения в его штате была невелика и неуклонно сокращалась, он благодаря лишь своему долгому присутствию в этих стенах прибрал к рукам финансовую комиссию, приобрел большое влияние еще в двух влиятельных комиссиях и присвоил себе власть, которой позавидовал бы турецкий султан, уважая волю народа не более, чем уважали ее султаны,— Старина Эд обошел свой стол, прислонился к нему спиной и скрестил руки (репортеры, подвизавшиеся в сенате, за долгие годы давно усвоили, что эту позу он принимает, только когда собирается растерзать какую-нибудь беспомощную жертву на мелкие куски).