User - i dfee46a8588517f8

Сравнительно долго (с 9 января 1915 по 27 декабря 1916 г.), по меркам «чехарды», удерживался на своем посту министр народного просвещения граф П. Н. Игнатьев, причем он не только не был распутинцем, но, наоборот, имел прочный авторитет либерала в глазах Думы и «общественности». Это обстоятель­ство, с точки зрения клики, управлявшей страной, было абсолют­ным противопоказанием для пребывания на министерском посту, тем не менее факт оставался фактом — Игнатьев действительно проводил сравнительно либеральную политику по отношению к высшей и средней школе и был последовательным сторонником курса на лояльное сотрудничество правительства с Думой.

Феномен этот объясняется довольно просто. Во-первых, и здесь принималась в соображение второстепенность возглавлявшегося Игнатьевым ведомства по сравнению, скажем, с Министерством внутренних дел, а во-вторых, и это было главным в данном случае, секрет устойчивости Игнатьева объяснялся тем, что царь питал к нему личную симпатию как к бывшему однополчанину. Отвечая на вопрос о том, каковы корни того, что он уцелел на своем посту, несмотря на то что превратил Министерство просвещения в «оазис, на котором отдыхала русская общественная мысль», Игнатьев сослался на то, что «верховная власть» знала его еще 20 лет назад, когда он был солдатом в Преображенском полку, и питала к нему «большую нежность», и вообще у нее «была слабость к бывшим преображенцам».

Несколько раз Игнатьев просился в отставку, ссылаясь то на , помехи, чинимые ему Советом министров, то на невозможность сов­местной работы со Штюрмером и т. д., но каждый раз получал от­каз, причем царь, явно подделываясь под собеседника, пускал

в ход такие фальшивые в его устах аргументы: «неужели Вам не жаль школы?», «Из окопов не бегут» и т. д. 291

Затянувшееся пребывание Игнатьева на министерском посту было явным диссонансом на фоне политики, проводимой той же «верховной властью». Игнатьев давно раздражал царицу 292, да, по-видимому, и царя. Когда «нежность» иссякла, Игнатьев полу­чил отставку в самой оскорбительной по тогдашним понятиям форме — без причисления куда-либо, без назначения и без рес­крипта 293. На его место был назначен И. К. Кульчицкий, снискав­ший себе славу крайнего реакционера именно на ниве просвещения еще в довоенные годы (вероятно, для того, чтобы по-настоящему «пожалеть школу»).

Около двух лет, с 6 марта 1915 г. и до конца режима, пробыл на своем посту министр торговли и промышленности князь В. Н. Шаховской. Но тут все ясно: Шаховской, как и Барк, был распутинец. На заседаниях Совета министров, писал Наумов, князь держал себя «нервно и суетливо», а в служебных и законо­дательных кругах не пользовался никаким авторитетом 2М. Но все это не имело значения: он был «свой» и этим все сказано.

«Министерская чехарда» создавала и такие ситуации, когда министры, считавшие себя противниками Распутина, в действи­тельности были назначены с его санкции. Таковыми являлись министр земледелия Наумов и обер-прокурор синода А. Н. Вол­жин, сменившие на этих постах соответственно Кривошеина и Самарина. Однако для обоих не являлось тайной, что их канди­датуры были предложены и проведены Хвостовым и Белецким, людьми, к которым по крайней мере Наумов относился отрица­тельно.

Белецкий в своих показаниях подробно писал о том, как и по каким соображениям он и Хвостов проводили указанную пару. В отношении Наумова существовали два соображения: респекта­бельность, приемлемость его кандидатуры для дворянства, раз­драженного отставкой их лидера Самарина, и деловые качества — способность, как им казалось, если не разрешить, то по крайней мере смягчить продовольственный кризис. В пользу первого сооб­ражения говорили многолетнее пребывание Наумова на посту самарского губернского предводителя дворянства, избрание от са­марского земства в Государственный совет, активная деятельность на дворянских съездах и т. д. В пользу второго — богатство, круп­ное помещичье хозяйство.

Волжина также избрали как фигуру, способную ослабить ре­акцию дворянства на увольнение Самарина и примирить его «с вы­сокими сферами», поскольку, до того как стать директором депар­тамента общих дел Министерства внутренних дел, с коего поста и пересел в кресло обер-прокурора синода, он был губернским предводителем дворянства, губернатором и богатым помещиком старинного дворянского рода 295. Но, кроме того, Волжин являлся еще и свойственником Хвостова, что, с точки зрения последнего, служило не менее важным доводом в пользу его кандидатуры.

И Наумова и Волжина славная пара «проводи,^» испытанным способом — при помощи Андроникова и Вырубовой, которые должны были им обеспечить поддержку, вернее, согласие Распути­на. Андроников «как тонкий человек, знающий высокие сферы», сразу оценил значение кандидатуры Наумова. Вырубову также удалось уговорить, объяснив ей, что, хотя Наумов «на сближение с Распутиным не пойдет... его преданность августейшим особам... сдержит от всяких резких выступлений против Распутина». После этого состоялось свидание троицы с Распутиным, и тот, уже будучи подготовлен своей Са'мой верной поклонницей, дал согласие, заявив, что «его (Наумова.— А. А.) цари любят». Он даже согла­сился, что, если у него будет дело в земледельческом ведомстве, поддержать его просьбу у Наумова. Как потом оказалось, никаких дел у Распутина к Наумову не возникло, -е

Самое трудное было сделано, теперь оставалась задача угово­рить Наумова. Когда последний «выразил ужас от возможности прохождения через посре^ствр Распутина», ему объяснили, как об­стоит дело, и он дал согласие 296,

Но даже Хвостов й Белецкий не знали, что у любивших Наумова «царей.» (а следовательно, и Распутина) существовала ещё своя тайная. причина хотеть его назначения. Дело в том, что Наумов был членом образованной под давлением «обществен­ности» Верховной следственной комиссии под председательством генерала Петрова по расследованию причин поражений русской армии веснбй—летом 1915 г., в которой он вместе с А. А. Бобрин­ским занял резко антисухомлиновскую позицию. Прямо убрать его из комиссии было неудобно. И вот подвернулся удачный выход. Приняв Наумова в связи с его назначением, царь сказал ему, что ценит и приветствует его «как хозяина-практика и живого человека», но одновременно добавил, чтобы тот не забыл срочно подать доклад об освобождении от членства в комиссии. Чтобы сразу взяться за работу, объяснил Николай II свое требование 297.

Сходным образом и теми же людьми был проведен и Волжин; к этому делу подключили и ставленника Распутина епископа Варнаву. Волжин также просил, и ему было обещано «устроить так», чтобы избавить его не только от сближения, но и от знакомства с Распутиным. Но «на сближение» с Андрониковым он легко согласился. Хотя Хвостов и Белецкий, «конечно, понимали», что Волжин не годится на должность обер-прокурора, они решили, что в данном случае это значения не имеет 29в.