Дэвид Годман - Преображающие встречи с Раманой Махарши

Одним из первых, кто навестил меня в моем новом доме, был Венкатаратнам, помощник Бхагавана.

Он сказал в тот раз: «Все те годы, что я был помощником Бхагавана, я никогда не видел, чтобы кто-то передавал такую записку. Я достаточно хорошо знаю Бхагавана, чтобы понять, что сияющая улыбка, которой он немедленно ответил тебе, доказывает, что твое заявление правдиво. Бхагаван никак не прокомментировал твою записку, но попросил меня проверить, все ли твои нужды удовлетворяются и хорошо ли о тебе заботятся».

С того дня Венкатаратнам стал частым моим гостем. Он приходил и сидел со мной всякий раз, когда его услуги не требовались в ашраме, а однажды даже смутил меня, пытаясь помассировать мои ноги.

Бхагаван давал даршан каждый день с девяти до одиннадцати утра и с трех до шести днем. В это время я обычно приходил и сидел с ним в ашраме. Около полудня я шел в город и ел в столовой, а после дневного даршана сидел в течение часа на нижних склонах Аруначалы. У меня больше не случалось никаких разговоров с Бхагаваном, но каждый раз, когда я приходил увидеть его, его лицо озарялось той же самой лучезарной улыбкой, которую он обратил ко мне в тот день, когда я передал ему записку.

Где-то спустя три месяца жизни в Тируваннамалае я переехал в Палакотту. Я нашел небольшую комнату, которую мог занимать один, и переселился туда. Я платил за аренду одну рупию в месяц сторожу храма Ганеши, граничащего с Палакотту Тиртхам, и нанял молодую девушку, чтобы она приносила мне готовый обед – мне больше не хотелось каждый день ходить есть в город [98].

Женщина по имени Мараката Матаджи также пыталась подкармливать меня, но ее внимание немного досаждало. Она испытывала большую страсть к садху и тратила большую часть заработанных денег на их кормление. Когда в ашрам приезжали богатые посетители, она предлагала свои услуги в качестве повара. Она очень хорошо справлялась со своей работой, и ее наниматели, по крайней мере, один махарани, всегда оставались довольны ее стряпней. Она часто готовила сладости для своих нанимателей, и в таких случаях всегда умудрялась оставить несколько для садху около ашрама. Любая плата наличными, которую она получила, также превращалась в сладости для садху. Наряду со сладостями, она всякий раз пыталась наградить садху горячим поцелуем. Я стал ее любимцем, и она часто пыталась поймать меня в засаду со своими «подношениями», когда я выходил из своей комнаты. Если я знал, что она там, то не выходил в надежде, что она устанет ждать и уйдет. Но терпение ее было огромно, и иногда я приходилось сносить ее «служение». Она также не раз пыталась поцеловать Бхагавана, но ее привычки были известны, и у дежурных были строгие указания держать ее подальше от него [99].

Здоровье Бхагавана быстро ухудшалось, и продолжительность даршанов сокращалась. У него на руке была саркома, и метастазы распространялись по всему телу. Несколько операций оказались бесполезны. После одной из таких операций он дал даршан , лежа на кушетке снаружи ашрама. Однажды, когда я приблизился к нему, его глаза были почти закрыты, но едва я встал перед ним, Бхагаван открыл глаза и обратил ко мне свою обычную сияющую улыбку. Я был настолько охвачен этой улыбкой, что забыл сделать общепринятое приветствие намасте (сложенные перед грудью ладони), и управляющему ашрама пришлось напомнить мне об этом. После того как я отошел, Бхагаван вернулся в прежнее состояние.

Хотя я никогда не стремился привлечь внимание Бхагавана, он всегда, казалось, знал, поблизости ли я, даже если не мог видеть меня. Как-то раз, когда он давал даршан , меня заслонил газетой один из его помощников. Бхагаван тут же попросил, чтобы тот убрал газету, и затем улыбнулся мне своей обычной улыбкой.

Поскольку продолжительность даршана все сокращалась, я стал проводить долгие часы, сидя в тишине в своей комнате. Раз в неделю я ходил на прадакшину вокруг Аруначалы и по-прежнему каждый вечер сидел на горе. Однако жизнь моя начинала входить в новую фазу. Каждый день я проводил час за часом, сидя в своей комнате в свободном от мыслей состоянии, не осознавая своего тела или мира. С течением времени тенденция к уходу в Атман становилась все сильнее.

К апрелю 1950 года всем стало ясно, что вскоре Бхагаван оставит тело. Рак истощил его до такой степени, что он едва мог двигаться. Приблизительно за неделю до его смерти я прогуливался вокруг храма Матери, того, что был освящен во время моего первого посещения ашрама. Я остановился посмотреть на статую Ганеши, недавно украшенную гирляндой. Пока я пристально рассматривал статую, она начала двигаться в своей нише. Голова и плечи стали покачиваться назад и вперед, и каждый раз, наклоняясь вперед, голова Ганеши все ближе придвигалась к моей. Я вдруг понял, что, если останусь так стоять, гирлянда соскользнет с шеи статуи и окажется на моей. Я не хотел быть увенчанным подобным образом, а потому отошел и продолжил свою прогулку вокруг храма [100].

Неделю спустя, вечером 14 апреля, я убирался в своей комнате в Палакотту, когда портрет Бхагавана, который обычно находился на табурете в углу комнаты, упал на пол. Я поставил его обратно на обычное место, убедившись, что он был в устойчивом положении. Несколько минут спустя он упал на пол второй раз. Я интуитивно почувствовал, что это знак того, что Бхагаван при смерти. Я ощутил сильное побуждение пойти в ашрам, но прежде, чем смог выйти, потерял осознание мира и полностью погрузился в Атман на два или три часа. Сознание мира вернулось незадолго до 21:00, когда я услышал сильный шум, доносящийся из ашрама. Тогда я понял, что Бхагаван умер. Я помчался к задним воротам ашрама, самым близким к его комнате, но обнаружил, что полиция уже заперла их [101].

К тому времени, как я пробрался к парадным воротам ашрама, тело Бхагавана уже вынесли из комнаты, где он скончался. Его выставили напоказ снаружи. Позже той ночью, когда большинство скорбящих преданных уехало, тело перенесли в новый холл.

В последний раз я видел Бхагавана в тот самый день. В то время, когда мы смотрели друг другу в глаза, я испытал такую сильную волну экстатического блаженства, что потерял всякое осознание окружающей обстановки. Теперь, видя безжизненное тело Бхагавана, я испытал очень мало эмоций. Люди вокруг меня плакали, и моей первой реакцией было то, что мне тоже следовало бы пролить немного слез о своем Гуру. Но слез не было. Мне было грустно, что Бхагаван умер, но в то же время я не мог плакать или сочувствовать другим, потому что знал, что на самом деле ничего не произошло. Я знал, что Бхагаван был Атманом до того, как оставил тело, и что он остался тем же самым Атманом после. Исполненный этого понимания, я оставил тысячи горюющих преданных и тихо вернулся в свою комнату.