Юрий Агеев - Монолог современника

Андрей Шенье заканчивал сонет,

чтоб, если не пройти до половины,

то жизнь прожить до капли, как поэт.

Когда стрелялись, вешались и гибли,

исхода и друзей не находя,

когда кричали журавлям и хрипли

в молитвах, сочинённых загодя,

тогда прощалась каждая ошибка

не человеку - времени его,

и что казалось странным или зыбким,

прочлось первопричиною всего.

Глава восьмая

Что значит минута, когда ты в тепле,

когда есть в запасе другая?

Бумага и перья лежат на столе,

а мысли приходят и тают.

Минута — не время! Расчет на часы.

Душа полюбила уют.

Но странно, когда на земные весы

бросаются двадцать минут.

Иссякнут минуты — погаснут миры.

Свинцовые точки над «и»

серьёзно, без шуток и детской игры,

поставят печати свои.

Надели мешки, прикрутили к столбам.

До выстрела двадцать мгновений.

Погибших за правду причислим к Христам.

Когда же конец причислений?

Сейчас, вот сейчас… Но за что и зачем?

С ума бы сойти на краю.

Невинные — незащитимы никем,

лишь волосы дыбом встают.

Минуты бегут, обращаясь в часы,

и в век двадцать первый растут.

Нам странно, когда на земные весы

бросаются двадцать минут.

Глава девятая

Совершено! Возврата нет

к вчерашним разговорам.

Что, если высший разум — бред

и Жизни нет повтора?

Тогда зачем, тогда к чему

мучения и бденья?

Тогда уж сразу — не в тюрьму,

а в пропасть в час рожденья.

Сейчас на голову мешок

набросят и прикрутят

К столбу. Минута… Залп… Ожог…

И постиженье сути.

Но за мгновенье перед тем,

как смерть всё уничтожит,

зажглась проблема из проблем:

«Век до конца не прожит!»

Кто не был сжат рукой беды,

не трать на чтенье порох.

Жил Достоевский, но не ты.

Жил человек — не шорох!

Снег замирает на плацу.

«Ружье на взвод!» — Взвели…

По обнажённому лицу

и петрашевцам…

— Стой! Не пли!

Глава десятая

Ни от сумы, ни от тюрьмы…

За правду, за рывок из тьмы,

за то, что в рабстве жить не смог,

одно убежище — острог.

Где хлеб — с червями пополам.

Где жизнь — копейка, совесть — хлам.

Но здесь надеждою живут,

что дальше смерти не сошлют.

Глава одиннадцатая

Случайность или же везенье

найти знакомого в аду?

Он ждёт в военном облаченье:

— Мой друг, кого я узнаю!

Вы — Достоевский, петербуржец?!

Писатель, автор повестей?

Не может быть! В оковах… Ужас!

Пять лет о вас уж нет вестей.

Какой удар же рок отвесил —

от молодости ни следа!

Я был присяжным на процессе

и вам сочувствовал тогда.

Вас бросили в дыру такую,

чтоб не поднялись никогда.

Я вам свободу отвоюю

и буду другом навсегда.

Не бойтесь ничего, нас двое.

Сегодня же пишу друзьям.

Пойдёмте же ко мне!.. Такое

лишь отнесёшь к волшебным снам.

Лежала впереди дорога,

спасающая дух и плоть.

Но если кто-то верит в Бога,

то он поймёт, что спас Господь.

Глава двенадцатая

В море выдвинутый форт

На болотах, на костях.

Балтику швыряет норд

По каналам, по гостям.

Волны-гостьи на Неве

Разбегаются, дробясь.

Люди голубых кровей

Шествуют, не торопясь.

Кто верхом, а кто в коляске

По булыжнику-граниту…

Точно в гоголевской сказке,

Город тайнами пропитан.

За фасадами домов,

За соборами, церквями

Щели проходных дворов

Смотрят страшными глазами.

Глава тринадцатая

Белые ночи — черные реки,

улицы, фонари и аптеки.

Свет над мостом еле-еле теплился:

здесь Свидригайлов вчера застрелился.

Мышкин к Рогожину шёл, торопясь.

Здесь обрывалась случайная связь.

За поворотом есть выход на Невский —

тут иногда проходил Достоевский.

Вот и сейчас слышу чьи-то шаги…

Память и рифма, не трусь, помоги!

Глава четырнадцатая

Контракт подписан. Кабала!

И меньше месяца в запасе.

Теперь сгибаться у стола,

теперь ты — раб, а раб безгласен.

Тихонько перышком скрипи,

следи за оборотом слова.

Из неизвестности лепи

роман для критики Каткова.

«Ах, если б сделать миллион!» —

мечтал с досадой Достоевский.

И вдруг смятенный Родион

Раскольников пошёл на Невский.

Откуда, как и почему

студент в оборванной шинели

вдруг накрепко припал к тому,

кто даже другом не был в «деле»?!

Ещё процентщица жива,

ещё сюжет мелькает тенью,

ещё не созданы слова

для оправданья преступленью.

Но ясен нервный персонаж:

таким он будет до признанья,

пока тюремный экипаж

не скроется в казённом зданье.

Глава пятнадцатая

Иностранцам мерещатся тайны -

им Россию века не понять.

Так и Федор Михайлыч случайно

стал загадкой, хоть мог и не стать.

Неошеллинги, Фрейды и Ницше

толковали в своих сочиненьях:

был ли он проявлением высших,

тайных сил, или псих, к сожаленью?

Эпилепсию брали на знамя,

обвиняли в ужасных грехах:

«Кровь сосал у младенцев ночами

И отца придушил!..» — Чепуха.

Он не Фауст, не черт, не Дракула

и не тема бульварных статей.

Это в вас било меткое дуло

из романов и повестей.

Глава шестнадцатая

День передышки. Как нечасто

он выпадает нам, несчастным!

Он точно ангелом с небес

нам посылается в спасенье,

но мы идём на преступленье,

которое подскажет бес.

Вчера триумф и душ сиянье,

о Пушкине высокий слог,

а нынче - скука на порог.

Пропала трубка, наказанье!

Вот так и есть! За этажеркой.

Как бы теперь её достать?

Напрягся — боль. Лёг на кровать.

Кровь изо рта — не удержать,

глупец — вот мудрости проверка!

Весь день пытались кровь унять,

врачи качали головами.

Ещё он не успел понять

своей беды, хотел читать,

привстал, но кровь пошла опять,

разбужена его словами.

И только к ночи он сказал:

— Открой Евангелие, Аня.

Я знаю, ждёт нас расставанье.

Прочти мне вслух…

Прикрыл глаза.

Глава семнадцатая

Свечи тают, ярче свет

от камина и жаровни.

Человека больше нет,

только слабый звон в часовне.

Тишина. Одна жена

Плачет. Слёзы — это малость!

Чья вина? Ничья вина.

Смерти неизвестна жалость.

Только томик от Луки

стынет, надвое разломлен.

Стихли звуки и шаги,

Гаснут звоны колоколен.

Улыбнувшись, он ушёл,

муки променяв на муку.

неизвестное из зол

взял в незнании за руку.

1987

РАЗГОВОР С ЧИТАТЕЛЕМ

1

Читатель, ты теряешь силы,

утратив цель и отчий дом,

ты изменил страницам милым,

не сожалея ни о ком.

Ты вышел из литературы,

газетный хлам — и тот постыл.