Геннадий Авласенко - Унесенные временем

Тут он замолчал, окинув критическим взглядом Санькину одежду.

— А может, лучше тебя холопом моим представить?

— Еще чего? — возмутилась Санька, впрочем, тут же опомнившись, согласно кивнула головой. — Ладно, холопом так холопом. Надеюсь, ты меня не продашь потом с аукциона?

— Чего? — не понял Андрей.

Ответить Санька не успела, ибо сразу несколько конных вылетело наме­том из тумана им наперерез.

— А ну стой! — крикнул один из них, широкоплечий, плотно сбитый бородач. Круто повернув лошадь, он осадил ее почти перед самым носом Андрея, выхватил из ножен саблю. — Кем будете?!

— Молчи! — встревоженно шепнул Саньке Андрей. — Я сам! — И тут же произнес: — Свои мы, не видно разве? Бердышом вот голову слегка заце­пило, выводит из боя меня казачок дворовый.

Ничего на это не отвечая, всадник окинул внимательным взглядом Андрея.

— А ты из какого полка? — спокойнее, но все еще с недоверием прогово­рил бородач, вкладывая саблю в ножны. — Не Истомы ли Пашкова ратник?

— Его! — помедлив, сказал Андрей.

— Из дворян? — поинтересовался кто-то из всадников.

Не отвечая, Андрей лишь молча кивнул.

— Каширских или велевских?

— Из тульских, — сказал Андрей. — Соседями мы были с Истомой, дере­веньки наши совсем рядом.

— А вот мы сейчас самого Истому о том и спросим! — усмехнулся в бороду передний всадник. — Потому как казачок твой дворовый — девка переодетая! Мы ведьму эту намедни вздернуть хотели рядом с дружком ее, татем поганым, да Истома почему-то разрешение на то не дал!

Говоря это, бородач в упор посмотрел на Саньку, а она, похолодев от ужаса, тоже на него смотрела. И мгновенно узнала: ведь это он тогда настой­чиво предлагал ее казнить.

— Что тут у вас? — донесся из тумана властный и такой знакомый голос, приведший Саньку в состояния не ужаса даже, а самой полной простра­ции. — Чего застряли?

— Да вот, человека подозрительного остановили! — оборачиваясь на голос, зычно крикнул бородач. — Бает, что из полка нашего, а я его впервой вижу. Да еще с ним девка переодетая, та самая, которую мы вчера на дороге изловили.

В это время из тумана выехало еще несколько всадников, а впереди тот самый предводитель, который сначала избивал Феофана плетью, а затем велел повесить его убийцу.

А теперь выяснилось, что это и есть Истома Пашков, один из тех дворян­ских сынков, в решающий момент изменивших Болотникову и предательски переметнувшихся на сторону Шуйского!

— А, это ты, дочь купеческая! — насмешливо приветствовал он Саньку, как старую знакомую. — Далеко же ты забрести успела!

Голос Истомы звучал хоть и насмешливо, но совершенно беззлобно. впрочем, это ни о чем не говорило. Таким же беззлобным (а по существу безразличным) голосом он мгновение спустя может отправить ее на костер, в петлю или прямо под топор палача, отправить и тут же забыть о подобной пустяковине.

— Говорит, соседями вы были, — нерешительно доложил Истоме боро­дач. — Мол, деревеньки рядом. ну, и все такое прочее.

— Так и есть, — проговорил Истома, соскакивая с лошади. — Были соседями, потом воевали вместе. Из-под Кром до самой Москвы разом шли, царевича Дмитрия сопровождая. — И добавил, обращаясь уже лично к бородачу: — То, что бдительность проявил, Пахом, за это хвалю! А теперь езжайте себе дальше, а я догоню вас вскорости.

— Так ведь. — нерешительно начал бородач по имени Пахом, — девица эта ведь.

— А что девица? — с прежней насмешливостью перебил его Истома. — Для молодца красна девица — первейшее дело! А что в портках она, так баба и в портках все равно бабой остается, разве не так? А портки. их и стянуть недолго.

Всадники дружно загоготали и, поворотив коней, начали исчезать в тума­не. Истома, оставшись один, все продолжал внимательно глядеть на Андрея. а Санька между тем внимательно глядела на Истому.

Это был враг, подлый предатель правого дела, и за это лишь Санька должна была относиться к нему с презрением и ненавистью. Но ни того, ни другого не было в душе Саньки. и вообще, не было сейчас в ее душе ничего, кроме пустоты и отчаянья.

— Ну, здравствуй, Андрей! — проговорил между тем Истома, подходя к молодому воину почти вплотную. — Не думал, что вновь свидеться нам при­дется. тем более так.

— И я не думал, Филипп, — глухо и даже с какой-то внутренней болью ото­звался Андрей. — Иначе хотелось бы мне с тобой свидеться, совсем иначе.

— В бою, один на один! — закончил фразу Истома, которого Андрей почему-то назвал Филиппом. — Так ведь и теперь у тебя сабелька на боку! А я один, как видишь. воинов своих специально прочь отослал! Что мешает?

— Нет! — закричала Санька, завидев, как рука Андрея метнулась к сабельной рукояти. — Не надо! У тебя кровь из раны не остановилась еще!

Повязка на голове Андрея и в самом деле почти полностью окрасилась в алый цвет. Но, тем не менее, Андрей выхватил саблю из ножен и мягко, но настойчиво отстранил от себя Саньку. Истома тоже обнажил клинок.

На нем были шлем и кольчуга, но нападать первым он явно не торопился. Пока, во всяком случае. Просто стоял и смотрел на Андрея. и странным был пристальный его взгляд. Ни гнева, ни ненависти не было в нем, разве что сожаление. И очень много какой-то внутренней боли.

— А ведь мы с тобой, Андрюха, закадычными друзьями были, — опу­ская саблю, проговорил Истома. — Побратимами даже. а потом ты предал меня!

— Это не я, это ты предал! — крикнул Андрей, и голос его задрожал от гнева. — Дело наше общее предал, Дмитрия-царя. Болотникова, главного воеводу его.

— Да нет никакого Дмитрия-царя! — ответно выкрикнул Истома. — Слу­жили мы царю Дмитрию, оба служили, а потом убили царя. вот уже год с лишним с той поры миновал! Ты тогда не был в Москве, а я был! И сам видел мертвое его тело: и как землей обезображенный труп забрасывали, и как вновь из могилы вытаскивали, дабы сжечь и пушку зарядить пеплом — все на моих глазах происходило! И если шел я с Болотниковым, то не потому, что в царя Дмитрия воскресшего верил! Ненавистен мне был царь Василий, с крыльца боярами подло выкрикнутый, — вот и хотелось скинуть его!

— Что же ты переметнулся к царю этому ненавистному? — спросил Андрей, тоже опуская саблю. — И теперь верой и правдой служишь, чин дво­рянского головы получил! — И добавил насмешливо: — Небось, жалеешь, что промедлил чуток и братья Ляпуновы с Самбуловым в предательстве тебя опередили? Вон Прокофия Шуйский думным боярином сделал. а тебе, как Иуде Искариоту, швырнули полковничий чин: на, мол, подавись!

Санька с замиранием сердца ожидала, что после таких оскорбительных слов Истома, конечно же, бросится на Андрея, но тот даже не шелохнулся. А когда заговорил, в голосе его чуткое ухо Саньки уловило не гнев, не обиду. одно лишь сожаление.