Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

О наказании узнала мать. Удрученная, в слезах, она тем же вечером завела разговор со мной один на один в саду, тихо, чтобы не услышал отчим.

— Какой стыд, Маркос! — прошептала она в глубоком отчаянии. — Тебя исключили из училища!.. Что об этом скажут дома? Как ты мог? Я всем жертвую, лишь бы ты учился, и с радостью иду на все лишения, думая о твоем будущем. А тебе наплевать на мои мучения и жертвы, ты попусту теряешь время и растрачиваешь на всякую ерунду способности, данные тебе господом… Ты так хорошо начал учиться, я была счастлива! Что же случилось, почему ты снова принялся за старое? Ты не желаешь учиться?

Пристыженный и взволнованный, я второпях рассказал ей, как были присуждены первые места по окончании биместра.

— Что за выдумки, Маркос! — сказала мать, желая меня подбодрить и обнадежить. — Ты либо ошибаешься, либо преувеличиваешь злую волю дона Хуана. Во всяком случае, все это пустяки… Да и какое значение имеет место? Самое важное — учиться, ведь знания тебе пригодятся в жизни потом, когда ты станешь взрослым. — Вытерев мокрые от слез глаза, она с мучительным беспокойством и нежностью спросила: — Ты обещаешь мне исправиться и с сегодняшнего дня серьезно заниматься, а?

Я обещал. Но в глубине души я с горечью понял, что не могу выполнить данное матери обещание. Я пытался оправдаться перед собой — разве все, что мною сказано и сделано раньше, не заставляет меня покончить со старым и искать дорогу в жизни в ином направлении? Вот, например, если бы я был хоть года на два постарше, я мог бы бежать из дому и отправиться в поисках неведомых приключений и счастливой судьбы… Все чаще и чаще мечтал я о такой возможности.

Срок наказания кончился, и я вернулся в Институт. А спустя несколько дней подвернулся удобный случай оказать услугу близнецам Мартинесам и загладить зло, причиненное мною.

В то утро, едва лишь начался первый урок, раздались два резких, таинственных звонка, всполошившие весь класс.

Сеньор Эрнандес — преподаватель в очках с толстыми стеклами, всегда серьезный, невозмутимый и довольно благосклонно относившийся к ученикам, — слегка откинулся в кресле, но, сдержав себя, с бесстрастным видом продолжал читать спокойным, отчетливым голосом, показавшимся нам еще более спокойным и внятным в наступившем глубоком и напряженном молчании класса. Так прошла бесконечно долгая минута, и вдруг послышались новые звонки; они привели в оживление весь класс и прервали урок, потому что сеньор Эрнандес, отложив книгу в сторону, устремил взгляд близоруких глаз на группу ребят и, потребовав молчания, замер, словно ожидая нового звонка.

Все мы, мальчики, поспешили положить руки на парты, с трудом сдерживая радость и обмениваясь понимающими взглядами, тогда как бедные девочки, находясь в полном неведении того, что происходит, с беспокойством заерзали и, побледневшие, встревоженные, ждали, что вот-вот грянет буря со стороны учителя.

Новый резкий звонок не заставил себя ждать. И тогда учитель, потеряв обычное самообладание, вскочил с места и, повысив голос, приказал:

— А ну, Хосе Мартинес, встань и отыщи за своей партой предмет, который производит этот дурацкий шум!

Пузан поднялся и стал нарочито неуклюже топтаться, тыкаться и кружиться, как слепая курица, беспрерывно повторяя:

— Здесь ничего нет, дон Мигель… Ничего нет… Здесь нет… — И снова сел за парту.

Но в эту минуту поднялась одна из самых маленьких в классе девочек и, оторвав нитку от черного провода — Пузан притворился, будто не замечает этого провода, — сказала:

— Смотрите, дон Мигель! Здесь провод!

И зачем только она это сделала, бедняжка! Среди ребят поднялся вой и посыпался град отборной ругани по адресу наивной и перепуганной девчушки. Все это сопровождалось оглушительным топотом и стуком парт. Словом, взрыв неслыханной грубости маленьких дикарей грянул и прокатился эхом во всех уголках Института. Сжав кулаки и дрожа от гнева, потеряв дар речи, дон Мигель сделал несколько шагов в нашу сторону, но разом остановился, потерял самообладание, отчаянно всхлипнул и побежал к двери, на ходу прокричав:

— Я ухожу и больше не вернусь! Даю слово, что не вернусь в этот класс!

Мы замерли в молчании, напуганные неожиданным бегством учителя. А Лола со слезами на глазах обратилась к нам:

— Сейчас придет дон Хуанчо и всех вас исключит!

Под предлогом необходимости подкараулить приближение дона Хуана я выскочил в коридор, заглянул в соседний класс и дал знать Сусане, чтобы она убрала провод; потом вернулся на место.

Сусана — шалунья из параллельного первого класса — взялась дергать за провод, протянутый от ее парты по полу вдоль стены через вентиляционное отверстие в наш класс, к одной из последних парт, внутри которой была привешена металлическая чернильница. Каждый раз, когда Сусана дергала за провод, чернильница, поднявшись, била в крышку парты и, падая, снова звенела при ударе о нижнюю доску. Это хитроумное сооружение было в глубокой тайне установлено накануне вечером, после уроков, с помощью молотка и обойных гвоздей. Моя роль во всей этой истории, разумеется, ограничивалась лишь тем, что я уговорил Сусану принять участие в заговоре, но ни я, ни мои товарищи не имели никакого понятия о том, кто является изобретателем этой скандальной затеи. К счастью, оба парня — племянники директора — в тот день отсутствовали: они находились с семьей в Эредии. Что же касается девочек нашего класса, то ни тогда, ни позднее никому из них не была раскрыта тайна проделки.

Очень скоро мы услышали приближающееся характерное позвякивание ключей на связке, всегда обозначавшее прибытие директора, носившего обувь на каучуковой подошве. Он вошел с суровым, нахмуренным лицом, стал перед классом и спросил:

— Кто из вас устроил этот «шумовой оркестр»?

Гробовое молчание. В классе можно было расслышать, как пролетела муха.

— Пусть он встанет! — приказал разгневанный дон Хуан и, пристально глядя в сторону мальчиков, добавил: — Если хватило дерзости совершить проступок, так нужно иметь мужество признаться в содеянном и не трусить перед последствиями! Встать, виновный!

Но никто не поднялся с места, даже не пошевельнулся. Гнев еще сильнее залил багрянцем гладко выбритое лицо дона Хуана. Глаза его, устремленные в нашу сторону, сверкали, когда он в бешенстве спросил:

— Так вы допустите, чтобы из-за труса были наказаны все, включая девочек? Какой позор!

Раздраженный нашим упорным молчанием, он угрожающе выпалил:

— Если сейчас же не скажете мне, кто устроил этот скандал, я буду вынужден исключить всех учеников этого класса! Всех, всех подряд! — С этими словами он резким и быстрым движением рук обвел наш класс.