Юрий Збанацкий - Куриловы острова

При свете молний и лоза, и деревья, и разлив Днепра выглядели какими-то необычными, волшебными, словно вылитыми из чистого серебра, помогая ребятам ориентироваться и отыскать путь к убежищу.

Указывал им дорогу и Миколка, тревожно размахивал руками и кричал что есть мочи. Но его голос тонул в громовых раскатах грозового неба.

Миколка забыл про чай, про все на свете. Он думал об одном: как дозваться друзей, а то вот-вот польет дождь, вымочет их, а они так далеко отсюда — на реке...

Кесарь к грозе, как и ко всему на свете, относился скептически, зато Фред побледнел, громко скулил тоненьким голоском и дрожал, как осиновый лист. Добежав до шалаша, он сразу шмыгнул в него.

Миколку и Кесаря в шалаш загнал ливень, который, швырнув для начала пригоршни крупных холодных капель, полил затем как из ведра.

Зашипели в костре головешки, жалобно запел котелок, потом все смолкло, заглушаемое раскатами грома и шумом дождя.

Шалаш поначалу надежно спасал друзей от ливня. Даже Фред постепенно стал успокаиваться. Но вот в одном месте крыша прохудилась, и нашим ребятам прямо за пазуху потекли холодные струи воды. Фред от неожиданности инстинктивно рванулся к выходу. Но здесь его голову освежил такой проливной дождь, что он как ошпаренный бросился обратно, больно ударившись лбом о дубовую стойку, служившую основной опорой их шалашу.

Острая боль над бровью оказалась вершиной всех Фредовых страданий и он, схватившись руками за лоб, ткнулся ничком в мокрое сено и отчаянно заскулил, а потом разревелся, как малый ребенок.

Кесарю и Миколке сейчас было не до Фреда. Они старались заткнуть все дыры, через которые протекало, но ничего не могли сделать. Ребята были мокрые с головы до ног; внутри шалаша все плавало, а дыр становилось не меньше, а больше. Казалось, от дождя не было никакой защиты, крыша из сена текла, как решето.

Гроза как внезапно разразилась над островом, так же внезапно и прошла. А ребятам казалось — она бушевала целую вечность. Уже громовые раскаты слышались где-то далеко в стороне, и молнии вспыхивали не так ярко, и чуть моросил мелкий дождь, а нашим друзьям думалось, что гроза продолжается с прежней силой. И с прежней силой и неутомимой энергией они продолжали бороться с течью в крыше своего убежища. Только Фред по-прежнему оставался бездеятельным. Он истерично скулил, переползал из угла в угол, надеясь найти такое местечко, где бы на него не текло.

Миколка подумал: а не лучше ли ремонтировать крышу снаружи? И выскочил из шалаша.

— Ребята! Вылезайте! Дождь перестал! — радостно крикнул он.

Кесарь не замедлил стать рядом с ним. А вот с Фредом пришлось повозиться.

— Не хочу! Я умираю! Я простудился! Ой, мамочка, где ты, родненькая? — скулил он, как щенок в мокрой будке.

Тогда Кесарь выволок его из шалаша за воротник.

О, это была кошмарная ночь! Поплясали вокруг шалаша, пока хоть немного обсохли. Хотели костер разложить — спички намокли. Переодеться собрались — все вымокло, рюкзаки и мешки превратились в ведра, из них пришлось выливать воду. А ночь будто забыла, что она летняя, — тянулась долго-долго, конца ей не было.

Наконец, перед самым рассветом уселись, плотно прижавшись друг к другу, как куры на насесте, согрелись и задремали. Потом уснули по-настоящему, даже сны приятные видели. Фреду снилось, будто мама, стоя на коленях, просила у него прощения за обиду, которую она нанесла сыну, а он долго не хотел прощать, пока не стало жаль бедную мамочку. А когда все уладилось, мама его кормила такими румяными и ароматными телячьими котлетами, что он их ел-ел и никак не мог наесться.

Кесарю грезилось, будто он попал в страну скептиков, удивительных чудаков, которым ни до чего не было дела, и ничем нельзя было их ни удивить, ни поразить. Они даже не реагировали на нежданное появление заморского гостя Кир-Кириковича, а узнав о том, что он путешественник, в один голос заявили: быть ему премьером государства скептиков, поскольку он еще не до конца «оскептился».

Кесарь скептически отнесся к такому предложению, но все же не отказался. И только потому согласился, что за это полагалась плата в виде очень вкусных большущих галушек.

Только Миколке не снилось съестное. Может быть, потому, что ему приходилось стряпать и надоело возиться с котелком. Он видел себя в безбрежном море, на настоящем, не обозначенном ни на одной географической карте острове. И открыл его не кто иной, как Николай Курило. Но на этот раз Кесарь не подарил ему остров. Он назвал его своим именем, именем Кир-Кириковича, научно доказав, что неудобно на одной планете называть два острова одним и тем же именем.

Миколка был здорово огорчен, он понял, что его обманули — настоящие острова берут себе, а так, лишь бы что-нибудь, отдают Миколке...

Он расстроился и проснулся. И сразу забыл про сон. Настало утро, да какое утро! Напоенная дождем земля парила, вымытые деревья, кусты и травы были так зелены, так нежны, что смотреть на них нельзя было равнодушно. Птички расщебетались, будто у них был в этот день самый большой птичий праздник.

Миколка разбудил ребят. Они не заметили неповторимой красоты летнего утра.

Кесарь иронически заявил, что такого утра надолго не хватит, что через час-другой снова настанет жара, а Фред только поинтересовался завтраком. Он даже облизывался, вспоминая телячьи отбивные.

Очарованье летнего утра поблекло моментально, прямо на глазах, как только Миколка вспомнил об обязанностях повара. Сокрушенно вздохнув, он полез в шалаш за котелком.

Ребята потягивались, раздумывали — делать зарядку или и так сойдет?

Их встревожил испуганный голос Миколки:

— Ребята! Все пропало!

— Что?

— Где?

— Как?

— И соль, и сахар, и мука, и макароны...

— И макароны? — удивился Фред.

— Только пшено цело. Мокрое, а цело.

Озадаченно смотрели ребята на свои рюкзаки и мешки, где погостила ночная гроза и откуда словно ветром сдуло их и без того скромные продовольственные запасы.

— Дела... — процедил сквозь зубы Фред.

— Теперь тебе ясно, почему Робинзон с такой радостью удрал с острова?

В голосе Кесаря звучала грустная ирония.

Обязанностей у Миколки стало меньше, но он этому не был рад. Лучше бы варил да жарил, согласен от огня не отходить, чем сидеть на одном пшенном супишке с рыбой, если она попадалась на чей-нибудь крючок.