Юрий Збанацкий - Куриловы острова

— Ну как-как? Ты ложку, я ложку, потом Миколка...

Миколка вздохнул — всегда ему в последнюю очередь.

Кесарь надулся:

— Чтоб я ел одной ложкой?.. Негигиенично.

Фред поскреб за ухом — может, и правильно.

Кесарь предложил:

— Давайте так: я съем свою норму, передам ложку тебе, Фред, ты ее вымоешь и съешь свою порцию...

Опять Миколке последнему. Уж такова, наверное, участь каждого, кто готовит.

Кесарь, видимо, имел смутное представление насчет части от целого. Ему полагалось съесть одну треть каши, а он умял больше половины. Еще б немного, и дно видно стало. Хорошо, Фред заглянул.

— Эй, эй, товарищ едок, поостынь малость!

Кесарь молча передал ложку. Фред не пошел ее мыть в Днепре, вытер о штанину и полез в котел.

— Ох, и каша! — давясь, говорил он. — Никогда не ел вкусней этой.

— Каша — люкс! — согласился с ним Кесарь.

Миколка краснел от удовольствия.

— Чего было не жить Робинзону на острове? — разглагольствовал Фред, проворно глотая простывшую кашу.

— Чего же, — не стал спорить с ним Кесарь. — Жить можно.

Только когда Фред добрался до дна, он вспомнил о кашеваре:

— Бери, ешь, Миколка. Там ещё много осталось, почти половина.

Миколка так и не понял: шутил Фред или на самом деле думал, что оставил ему законную норму.

Он сидел с котелком и раздумывал: поскрести или уж сразу вымыть его? А Фред с Кесарем в это время переговаривались, поглаживая переполненные животы.

— Эх, ружьишко б, да утку сшибить!

— Ружьишко бы не мешало...

— Робинзону в этом отношении повезло.

— Да, имел человек счастье.

За далекие приднепровские леса медленно опускалось большое, по летнему яркое солнце.

На пятый день Миколка подал на завтрак чай с заваркой из дикой малины. Пока еще с сахаром, остатком хлеба и сухих коржиков. Чай всем нравился, его сразу выпили и всё съели, даже крошек не оставили.

— Всё? — удивился Фред.

Кесарь, будто не доверяя собственным глазам, еще и еще раз перерыл все рюкзаки и мешки.

— Пока всё, — виновато пожал плечами Миколка.

— На такой кормежке далеко не уедем, — с укоризной произнес Фред.

— Надо бросать это безлюдное место, — как бы про себя сказал Кесарь.

— Что ж, вари, Коля, кашу, — вздохнул Фред.

Делать нечего, пришлось браться за крупу. Рыба уже не клевала, ведь наши путешественники вылезали из своего шалаша, когда окуни и караси и без них успевали позавтракать.

Фред этого не принимал в расчет, он все объяснял где-то слышанным аргументом:

— Месяц молодой народился, вот рыба и забастовала. Она завсегда не берет, когда месяц серпом кажется.

Но все же, взяв удочки, отправились с Кесарем к ивнякам. Уж такие у них обязанности. А Миколкино дело кашу варить.

Скрепя сердце, со вздохом стал он разводить огонь. Уж он им сегодня наварит каши! Не станет ждать, пока Фред с Кесарем наедятся, и о себе пора подумать. А то при такой «заботе» друзей скоро и ног не потащишь. Долго прикидывал он, сколько засыпать пшена — третью часть котелка или половину?

Насыпал половину. Посмотрел-посмотрел и решил добавить. После утреннего чая у ребят аппетит будет подходящий, полкотелком крупы их не накормишь. Добавил еще несколько пригоршней. Налил воды, сыпанул ложку соли, поставил на огонь. И задумался: класть лавровый лист Или не класть?.. Бабушка как будто без лаврового листа варила, зато масла клала, молока наливала, а чем он сдобрит пшенку? Так пускай уж лавровым листом попахивает, все вкус какой-то будет иметь.

Закрыл котелок крышкой, прижал поплотней, чтоб не слетела, и присел у огня. Ну, осталось еще там пшена на кашу, макарон на день-два хватит, а потом что? Уезжать бы с этого острова надо, а ребята чего-то молчат. Словно век тут жить собираются. Оно, конечно, раз уж открыли остров, значит надо его и освоить, но разве свету всего, что в окне? Неужели мало еще островов на земле?

Огонь весело потрескивал, котелок кипел, красные языки пламени лизали его закопченные бока, каша варилась. И Миколка решил навестить ребят. Может, рыбы наловили, на ужин поджарить можно?

Стояла несусветная жарища. Листья на деревьях поникли, птицы молчали, сидели в тени, как сонные, разинув клювики. Пахло рыбой и повянувшими цветами, гудели оводы, звенели мухи. Один Днепр не боялся жары. Он спокойно и величаво катил и катил свои воды, обдавая все вокруг себя целительной прохладой.

Ребята, конечно, плескались в воде. Удочки уныло склонились на прибрежные кусты лозы, червяки на крючках засохли.

— Не берет? — спросил Миколка.

— Так она тебе и стала браться в такую жарищу, — отозвался Фред.

— Вечером половим, — пообещал Кесарь.

— Лезь сюда, — позвал Фред.

Потом отлеживались на песке. И кто знает, сколько они еще так лежали бы, если бы не запахло на весь остров горелым.

Сперва у Фреда это вызвало шутку:

— Микола, не ты горишь?

И когда Миколка, испуганно обронив слово «каша», как сумасшедший понесся к костру, Кесарь с Фредом тоже пустились за ним.

Каша не сорвала с котелка крышку, а сгорела. От нее шел такой смрад, что Фред зажал нос двумя пальцами:

— Наварил!

— Наварила, напекла, накухарничала... — пропел Кесарь.

Они, пожалуй, пока не понимали, чем угрожает им это происшествие, видели в нем только смешное, и поэтому незлобливо подтрунивали над Миколкой. Но кашевар понимал, что за смехом не замедлят последовать слезы, и поэтому не реагировал на насмешки.

Чем глубже он забирался ложкой в еще неупревшую кашу, тем кислей становились физиономии у ребят.

Приблизительно до половины содержимое котелка было ржавого цвета, а дальше — черное, как уголь, и не пшено, а настоящая дробь, хоть в патроны набивай и отправляйся на зайцев.

— Кашка фю-ють... — присвистнул Фред. — Только младенцев кормить.

— Повар называется! — осуждающе сузил глаза Кесарь. — Удивительная безответственность у людей...

Миколка молчал, мысленно отыскивая какое-нибудь себе оправдание. Зачерпнув машинально ложку ржавого цвета массы, понес ее в рот. Может, все-таки можно есть? И тут же выплюнул — чуть не стошнило.

— Хоть подавись, а жри, — едко заметил Фред.

— Большей безответственности не встречал в жизни, — сердито повторял Кесарь.

Он донимал повара этими казенными фразами, а Миколка готов был заплакать.

Долго сидели они возле каши, Не подтрунивали, не нападали на кашевара, а просто зловеще молчали. И это было красноречивее бранных слов.

Миколка выскребал котелок, все более чувствуя, как его угнетает молчание.

Однако молчи не молчи, ворчи не ворчи — делу этим не поможешь. Тем более что дело у Миколки как будто пошло на лад. Он вытер котелок изнутри сеном, выполоскал в воде и, по всему было видно, собирался варить макароны. Макароны так макароны, хоть пареную репу, лишь бы скорее позвал к «столу».