Энн Файн - Дневник кота-убийцы. Все истории

А я — звезда.

Ой, ладно, ладно. Я наступил в крем. Идея-то сама по себе блестящая, согласитесь. Когда я вышел на сцену, было полное ощущение, что я надел белые вязаные рукавицы совершенно самостоятельно.

Сначала никто ничего не понял. Элли, Люсиль и Ланцелот были заняты пением.

Я побегал по сцене. А вот этого ни в коем случае не надо было делать. Ибо мама Элли заметила, что за мной остаются следы — белоснежные кремовые следы — по всему ковру.

— Смотрите!

Петь перестали.

— Смотрите, что Таффи удумал! — воскликнула она. — Что это у него на ногах?

— Похоже на… — тётя Энн вскочила и торопливо заглянула за диван… Раздался визг. Так скрежещут тормоза у поезда, перед которым внезапно зажёгся красный свет.

Она схватила миску и протянула зрителям.

— Глядите! Мой крем! Он потоптался там своими лапами!

Отец Элли взорвался.

— Да это не кот, а какая-то моровая язва! На этот раз он слишком далеко зашёл! Элли, предупреждаю, как только ветеринарный приют откроется после праздников, я Таффи увожу…

— Нет! — Элли бросилась на папу, но, ослеплённая слезами, наткнулась на Ланцелота. Парень не устоял и толкнул сестру, а та свалилась прямо в колодец. Я знал, что, если попадусь в лапы отцу Элли, он пустит мои кишки на подтяжки. Пока рухнувшие на пол Элли и Ланцелот выпутывались друг из друга, я ринулся к двери.

Но мистер С-Меня-Довольно перекрыл путь к отступлению. Поэтому я скользнул за диван. Элли наконец освободилась и закричала на отца:

— Оставь бедного Таффи в покое! Ты всегда к нему цепляешься!

Тем временем я под шумок переменил дислокацию и спрятался за ёлку. В нижней её части не было сверкающих шаров, которые могли бы меня замаскировать хоть немного, поэтому я полез вверх. С ветки на ветку, выше и выше.

Пока домочадцы ругались, утешали тётю Энн и бегали за мокрой тряпкой, я оказался почти на самой верхушке. Выше была только картонная фея.

И тут меня посетила блестящая мысль — я понял, как спрячусь. Я посмотрел в помидороподобное лицо куклы.

— Побыла на вершине мира, и хватит, — прошипел я ей. — Кончилась твоя слава, слазь. Теперь я новая фея Рождества.

Я ударил лапой по глупой красной физиономии, и картонная голова покатилась и застряла в нижних ветках.

Бр-р, жуть!

Но мне было некогда даже вздрогнуть от отвращения. Я торопливо сунул голову в картонное кольцо, заменяющее воротник, и постарался принять высокомерно-жеманный вид — такой же, как у моей предшественницы.

Вообще-то белые оборки мне очень даже шли. Жаль, они не успели заснять своего дорогого Таффи в роли феи на верхушке ёлки. Я бы показывал фотографию друзьям…

Но отец Элли был прав. Ель была не только голая снизу, но и перегружена вверху.

Чрезмерно.

Верхняя часть перевесила.

Ёлка начала наклоняться. Что гораздо хуже: ель-то повыше сапога, и теперь падать было намного дальше. Это всё равно что в шторм сидеть в вороньём гнезде на высокой мачте.

Кренилась она очень долго, как в замедленной съёмке. Все суетились и кричали:

— Разойдись!

— Падает!

— Берегись!

— Какой кошмар!

— Наш колодец раздавили!

— Ни одной ёлочной игрушки не осталось! Всё перебито!

— Я вся в синяках!

— Где этот чёртов кот?

Где-где. На полу, разумеется. Расплющенный и помятый, но всё ещё в роли феи. А выдали меня уши. У рождественских фей не бывает таких треугольных, острых, мохнатых ушей.

Вот вам и объяснение, почему я провёл остаток этого дня и весь следующий в гараже. Только на ночь разрешили мне вернуться в комнату Элли, а потом опять заключили в тюрьму до тех пор, пока все гости не разъедутся и праздник не закончится.

Да я и не против. По-моему, я сравнительно легко отделался, учитывая, что мистер Сдадим-Таффи-В-Приют до сих пор выметает из ковра осколки ёлочных игрушек и намывает посуду. Лопнувшие резиновые шары — вещь исключительно удобная для неги и валяния. А-а, глядите-ка, мотылёк вернулся, так что и поиграть есть с кем. Да, определённо, здесь гораздо лучше, чем в доме.

Однако я не стану в нетерпении считать дни до следующего 25 декабря. Помните, какой вопрос вы мне задали в начале? «Дорогой наш Таффи, почему тебе так не понравилось Рождество?»

Что ж, теперь вы знаете, правда?

Ладно. Признаю. Никто не даст мне приз «Самый терпеливый кот на свете». Но послушайте, вас бы так доставали, как меня! Я лежу себе на кровати, подрёмываю, никого не трогаю, и тут врывается Элли.

— Ой, Таффи! Таффи! — повалилась рядом и давай мне живот щекотать. — Как же я тебя люблю, Таффи. Люблю твою мягонькую шёрстку, люблю твои ушки-завитушки, люблю твои лапки-царапки, люблю…

И пошло-поехало. Лалы-лалы-лалы. Люблю то, люблю сё.

Хотя с утра вы могли бы стать свидетелем совершенно обратного. Посудите сами. Лежу я, значит, на крыше гаража, растянувшись вдоль водостока, чтобы вредина-грачиха, что прыгала по живой изгороди, не могла меня заметить. Я провёл там много часов, пока эта подмигивающая (сущая ведьма!), утыканная перьями особа перестала обращать на меня внимание. Не подумайте, что мне там было удобно. Папа Элли (мистер Отложу-Ка-Я-Это-Дело-До-Следующих-Выходных) содержит водосток в чудовищном состоянии. Он забит ветками, гнилыми каштанами и покрыт колючей ржавчиной.

Я приготовился совершить наскок. Нет, ну сами посудите! Я ждал всё время, пока мама Элли проветрит дом после сгоревших тостов и уйдёт с крыльца. Я ждал, пока соседка развесит постиранные простыни. Я даже подождал, пока по трубам стечёт вся вода: Элли принимала утренний душ.

Я почти досчитал: «Пять… четыре… три… два…»

И тут распахивается окно ванной комнаты.

— Таф-ф-ф-ф-фи-и-и-и! Нет! Не смей, Таффи! Брысь!

Я повернул голову, чтобы сказать Элли взглядом: «Ну спасибочки, удружила. Живи своей жизнью, а мою оставь мне!»

Тут ведьма-грачиха перелетела с изгороди на дерево и каркнула на меня. (Ой, ладно. Ладно. Грачи не каркают. Но на щебет это было ещё меньше похоже.)

И я сдался.

И началось. Прямо программа «Свидетели преступления», ни дать ни взять. Элли выскочила в сад в ночной рубашке. Ей бы в руки рулон жёлтой полицейской ленты с надписью: «ПОЛИЦИЯ — МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ — НЕ ЗАСТУПАТЬ ЗА ЛЕНТУ», чтобы обмотать живую изгородь.