Энн Файн - Дневник кота-убийцы. Все истории

Я переместился под кровать Мистера Я-Не-Храплю-Просто-Тяжело-Дышу.

— Прощайте, Тапочки. Если бы я мог проронить слезу за каждую мёртвую мышь, уложенную в вас, чтобы напугать Мистера О-Мой-Бог-Что-Тут-Такое, я наплакал бы реку, прощаясь с вами. Прошу вас, не страдайте от тоски и одиночества без моих маленьких даров. Прощайте! Прощайте!

Я спустился в гостиную к Пианино.

— Адьос, мой музыкальный друг! Не ходить мне больше по твоим клавишам, заставляя тебя плимкать и плямкать и сводя с ума домашних. Наши счастливые минуты позади. Ухожу странствовать, и — увы! — никогда не закончить мне произведение под названием «Фортепианный концерт для четырёх лап Таффи».

Я подумал, было бы неплохо уйти под такие прелестные звуки, которые так и звенели у меня в ушах, и прошёлся туда-сюда по клавишам. (Мне нравится наступать на чёрные. Звук получается более плим-плямистый. Всякий раз, как лапа у меня соскакивала на белую, я старался подпрыгнуть.)

— Что за какофония?

Упс! Мистер Ничуть-Не-Музыкальный сунул голову в дверь.

— Ты!? А ну брысь с пианино!

Скинул меня. Ненавижу это. Я перевернулся в полёте и оцарапал его, сильно.

— А-а-а-ай!

Он смотрел на меня пылающим взглядом, я таким же смотрел на него.

Вот домашнее существо, с которым я не стану сердечно прощаться.

Ну так отшлёпайте меня по маленькой пушистой попке, я не попрощался с Элли. Нет, я хотел. За тем и поднялся наверх, в её спальню. За тем и прыгнул к ней на плечо и замурлыкал в ухо.

И тут я увидел, что она рассматривала на экране компьютера.

Котята!

Забавные пушистики. Сладенькие мявкалки с огромными луполками. Не поверите, какие им дают имена. Сладкий-Пирожок. Бинти-Минти. Панси-Ванси. Присси-Мисси. (Пардон, что-то мне поплохело.)

Элли остановилась на фотографии с котёнком по имени Титания. (Я вас умоляю! Титания! Кошка!)

— Смотри, Таффи. Правда, миленькая?

Иногда, знаете, я не жалею о том, что не наделён способностью разговаривать. Поскольку если б умел, непременно выдал бы юной Элли всё, что думаю по поводу идиотских, безмозглых пуховых шариков, которые не могут ни помыться сами, ни поймать какое-нибудь уснувшее крепким полуденным сном в гнезде существо. Да что там, некоторые на десятый день жизни не в состоянии найти дорогу к лотку.

Хорошо, что я не говорящий. В противном случае, боюсь, последние слова, которыми я обменялся бы с Элли, прозвучали бы не слишком любезно.

В общем, так я и не попрощался.

На стене ждала вся честная компания.

— Ну, — нетерпеливо спросила Белла, — ты таки удрал?

— Да, — гордо говорю я. — Раз мне не рады, уйду прочь.

Но тревожные вопросы продолжали поступать.

— Но послушай, Таффи, если никто не наполнит твою миску, что ты будешь есть?

Я подумал, подумал, и наконец выдал ответ:

— Я кот, и если не найду ничего другого, то всегда остаётся старый, надёжный традиционный способ.

Они не поняли.

— Мёртвые мыши и птицы, — подсказал я.

По-моему, никогда ещё я не видел на этих трёх мордах такой степени отвращения.

— Мёртвые мыши и птицы? Фу!

— Шутишь?

— В смысле, содрать с них все эти волосы, мех, перья и прочее и по-настоящему съесть?

— Мерзость!

— Страшно подумать!

— Фильм ужасов!

— Нездоровые идеи! Ты что, с катушек спрыгнул?

— Слушайте, — сказал я. — Мёртвые мыши и птицы — это пища, которой раньше питались коты.

Это их не убедило.

— Ага. В каменном веке!

— До того как изобрели кошачьи консервы.

— Миллион лет назад.

— Не будьте такими слюнтяями, — поморщился я. — Помню, мне маман рассказывала, что мой прадед был знаменитым мышеловом.

— Спорим, он не ел тех, кого ловил.

— Спорим, ел, — напирал я.

Тигр не сдавался.

— Не поверю. Его бы стошнило.

— Меня бы стошнило от одного вида, — добавила Снежинка.

Не было у меня времени на споры. Темнело. Я попросил Беллу и Снежинку покрепче держать мой ошейник, пока от него освобождался. Потом сказал:

— Ну что ж, прощайте, друзья! Ухожу искать счастья. Пожелайте удачи!

Они проводили меня до конца стены. Тигр помахал лапой:

— Не забывай нас, Таффи!

— Да, не забывай нас! И мы тебя не забудем.

— Не забудем.

Лучше всего отправиться туда, где меня никто не знает. Не хочется, чтобы на меня сверху вниз пялились доставучие люди.

— Не тот ли ты кот с Акация-авеню, что выкопал все мои петунии? Верну-ка я тебя хозяевам.

Поэтому я углубился в город дальше, чем обычно захаживаю. Движение было оживлённое. Множество народу стояли на автобусных остановках или торопливо шагали по улицам. Я слонялся туда-сюда, пока не услышал, как за углом кто-то играет на губной гармошке. Эта мелодия мне нравится.

Остановился послушать. Игравший запел:

От мысли о еде у меня заурчало в брюхе. Я повернул за угол. У стены стоял молодой человек. Он положил на асфальт бумажную тарелку, а прохожие ставили на землю свои кошёлки с покупками и лезли в карманы за мелочью.

Уличный певец!

Ему довольно много монет накидали. Каждые несколько минут он собирал их с тарелки и клал в карман. И снова пел.

И я так могу! Буду петь, может, кто-нибудь откроет пакет да и кинет мне кусок-другой курочки или копчёного лосося.

М-м-м-м. Вкусняки-няки-няки!

Я прошёл дальше, завернул за другой угол и нашёл себе местечко у стены, а для подношений, которые, как я ожидал, скоро посыпятся на меня, вытащил из мусорного бака совсем чистую пластиковую тарелку.

И запел.

Я пел искренне, можно сказать, прямо сердцем пел. Сперва попытался растрогать их старинной жалобной песенкой про замерзающего в снегу котёнка.

Потом запел песню, от которой люди мягкотелые непременно прослезятся: про полосатую кошку, скончавшуюся от голода на дереве. (Я вас умоляю! Сколько вам лет? И сколько в своей жизни вы встречали кошачьих скелетов, свисающих с ветки? Ни одного. Вот именно. О том и речь.)

А потом я во весь голос выдал свою любимую: «Хор диких котов».

Ничего не сработало. Ни одна песня. Люди только втягивали голову и спешили пройти мимо. Некоторые бросали сердитые взгляды. Ни одна живая душа не остановилась, чтобы сказать: «Какие чудесные песни! И до чего прелестный голос!»