Екатерина Сургутская - Двадцать дней на борту корабля Очарование

— Хорошая ванна! — кряхтел он.

— А как корабль?

— Хорошо бы подъёмный краник! — не теряя чувство юмора, сказал дедушка.

Бабушка не вылезала из каюты. Мы с дедушкой завернулись в брезент и сели на деревянный чехол мотора рядышком. Большую часть времени мы сидели молча. Всё ждали, беспомощные, несчастные, бесконечно далёкие от всего живого. А чего ждали? И всё-таки должны были только ждать. К кому мы могли обратиться? Вокруг нас было только серое небо и холодная вода. Теперь я понял, какая тоска нападает на человека, когда он совсем один и ему некого позвать на помощь.

За эти двое суток мой дедушка осунулся, как-то сжался, словно усох.

— Я советую тебе побриться, это придаст бодрости, — сказала бабушка Наташа, ничем не напоминая дедушке о том, что он лазил в воду.

Дедушка послушался и начал бриться, а я пожалел, что у меня не растёт борода.

За обедом мы решили открыть бутылку коньяку, которую берегли как лекарство, и выпить по стопке для настроения.

— Давайте дербалызнем и споём «Шумел камыш, деревья гнулись…» — пошутил уже бритый дедушка.

Вдруг залаял Орлан. Я сразу запрыгнул на палубу.

— Смотрите, смотрите, овцы! — заорал я.

— Совершенно верно, настоящие овцы! — сказал дедушка.

Мы смотрели на овец и ждали. Ведь если появились овцы, то появится и пастух! Так и получилось. Из-за кустов вышел человек в дождевике с капюшоном и с большой палкой.

— Здоровеньки булы! — сказал он тоненьким голоском и сбросил с головы капюшон.

— Здравствуйте! — ответили мы хором.

— А що вы тут робите?

— Да вот… — начал было дедушка.

— И давно? — перебил его пастух, потому что сразу всё понял без объяснения.

— Давненько!

— Так, та-ак…

— Ты поговори с ним… — шептала бабушка Наташа.

— Риторика здесь не поможет.

— Як же тут вам допомогти? — задумался пастух. — Мабуть, ви кинете кинець, а я потягну вас…

— Это опасно, — предостерёг дедушка, — вы можете стащить борта лодки, а днище с рамой и винтом останутся на карче.

— Так, та-ак…

Пастух ещё подумал и начал неторопливо раздеваться. Мы даже переглянулись от такой неожиданности.

Когда пастух был в дождевике, то казался полным, а теперь стал тощим и маленьким. Тело у него было белое-белое, а лицо, руки и шея коричневые.

— У него не хватит сил снять с карчи нашу лодку, — сказал я тихонько дедушке.

Пастух не спеша, вздрагивая от холода, вошёл в воду, окунулся, крякнул и побрёл к нашему кораблю. Когда под ногами не стало дна, поплыл, дышал глубоко, рыжие усики у него смешно топорщились.

Пастух обошёл вокруг корабля, попробовал качнуть его, но бабушка Наташа деликатно запротестовала, боясь, чтобы он не оторвал рамы от днища. Я заметил, что у пастуха на спине какая-то глубокая вмятина и на голове тоже.

— Да, лодчонка — рухлядь! — согласился пастух и снова начал думать, хмурить редкие, совсем выгоревшие брови. — Мени б вагу, я б его поднял и ссунул ка воду.

— Возьмите вот весло! — заторопился дедушка.

— Зламаеться. — Пастух повернулся и побрёл из воды.

— Куда же вы? — не выдержал я.

Пастух что-то сказал, но мы не поняли. Не спеша оделся и пошёл в кусты.

— Неужели ушёл? — трагическим голосом спросила бабушка Наташа.

— Может быть, ещё вернётся, — ответил дедушка.

Все мы не отрывая глаз смотрели только на берег. Орлан и Серка, которые сидели на палубе, смотрели туда же.

Прошло, наверное, около часа; Давно исчезли с горизонта и овцы.

— Значит, не придёт! — сказал мой бедный дедушка.

— Конечно, не придёт. У него не хватит сил столкнуть наш корабль, и он это понял…

— Давайте обедать, — предложила бабушка Наташа и снова взялась откупоривать бутылку с коньяком.

И представьте, опять в это время залаял Орлан, только теперь не зло, как раньше, а с ласковым поскуливанием. Мы вытянули шеи и увидели пастуха с длинной-предлинной жердью на плече. Какая это была радость! Бабушка Наташа не могла выдержать на этот раз и смешно всхлипнула, как маленькая девочка.

Пастух снова не спеша разделся, снова не спеша вошёл в воду, смешно поплыл, и снова его рыжие усики топорщились.

— Да, лодчонка — рухлядь! — сказал он, обходя вокруг нашего корабля. Потом подсунул под него жердь, между карчой и низом рамы, поднатужился, крякнул. Корабль накренился и, плавно скользнув по жерди, съехал в воду.

— Ура-а-а! — закричал я от радости. Мне просто не верилось, что наш корабль «Очарование» плавает, что можно теперь завести мотор и плыть куда захочется.

Пастух подтянул нас к берегу.

— Ну вот и всё!

Бабушка узнала его имя и сказала:

— Просто не знаю, какими словами можно выразить вам благодарность, Максим Саввич.

— Как это вам удалось? Мы всей семьёй старались сняться с этой проклятой карчи. — Я хотел сказать ещё, что Максим Саввич такой маленький и худой, но не сказал: сообразил, что нехорошо говорить человеку о его недостатках.

— В вийну служив в пантонной части. Мосты возводив, переправи,

— А эти ямы на спине и на голове? — вырвалось у меня.

— Снарядом шарахнуло.

Мне так хотелось, чтобы Максим Саввич рассказал что-нибудь о войне: ведь он же герой, определённо герой. Но дедушка меня перебил. Сам раскупорил бутылку коньяку, разлил его по стаканам, даже мне налил немножко и произнёс тост:

— За сапёров, за смекалистый наш народ!

— За хороших людей, которые считают своим долгом помогать попавшим в беду! — добавила бабушка Наташа и взглянула на дедушку. Я сразу понял, что она намекает на то, что дедушка отказался помогать дяде Серёже и дяде Косте.

Мы все чокнулись и выпили. Потом бабушка Наташа написала на листочке из блокнота наш домашний адрес и подала его пастуху.

— Мы будем очень рады, если вы придёте к нам в Киеве.

— Обязательно приезжайте, обязательно! — сказал я с жаром.

— Це можно.

Мы все пожали руку Максиму Саввичу. Он оттолкнул наш корабль от берега. Я завёл мотор. Дедушка сел за руль и повёл наше судно на стрежень.

Как здорово плыть, двигаться вперёд, а не стоять на месте! Наш мотор стучал ритмично, и мне даже казалось, что ему было тоже радостно, как и нам всем.

Плыли без остановки. К полдню следующего дня погода разгулялась, и перед нами появился город на холмах. Дома с множеством окон то вздымались, то опускались, как на волнах, в зелень деревьев. Блестели, переливаясь на солнце, золотые купола Софии и Лавры.

Мне казалось, что я смотрю на огромный кусок прозрачного жёлтого гранёного стекла и каждая грань, как чудо, открывает передо мной всё новые и новые виды моего города. Мне хотелось, чтобы это чудо увидели Микола и Максим Саввич. Мне хотелось, чтобы они приехали в наш город, к нам, и я верил, что они приедут…

Вдруг наш корабль резко повернул вправо, я чуть не свалился с палубы.