Александр Власов - О смелых и отважных

— Василий! — крикнул Глеб-старший.

Василий подскочил к комиссару.

— Это что ж получается? — спросил Глеб старший.

— Не извольте беспокоиться, товарищ комиссар! — ответил Василий и весело заморгал левым глазом. — Земляк не подведет! Маневрирует…

И в самом деле, поезд, миновав стрелку, остановился, дал задний ход и стал приближаться ко второму составу. Снова лязгнули буфера — два состава соединились. Но паровоз продолжал пятиться, пока задний вагон второго состава не докатился до теплушек.

Митрич, понимавший толк в железнодорожном деле, прицепил теплушки. Бойцы почувствовали себя увереннее. Только Глеб-старший все еще испытывал какое-то смутное беспокойство. Архипа он назначил в караул и приказал никого не подпускать к противоположной стороне теплушек. Митрича Глеб Прохоров оставил за старшего, а сам решил пойти на вокзал, чтобы поезд не отправили до конца погрузки хлеба.

— Глебка! — позвал отец.

Сын по-военному вытянулся перед ним.

— Когда кончите грузить, — сообщите мне! Я — на вокзале!

— Слушаюсь! — ответил Глебка.

Не напрасно беспокоился комиссар. Кулаки продолжали действовать. После неудачи на мосту они перенесли свой «штаб» к водокачке. Когда теплушки продотряда были прицеплены к составу, седенький старичок благообразного вида зябко потер острые коленки и встал.

— С богом! — тихо произнес он, обращаясь к верзиле. — Подымай бузу.

Верзила побежал к станции, а старичок обвел своими светло-голубыми глазами сидевших вокруг кулаков, остановился на маленьком юрком мужичке и приказал:

— Пойдешь со мной!

Остальным старичок сказал, уже уходя от водокачки:

— Будут вести от Хмеля, — пусть встречает в Загрудино…

Два кулака — благообразный старик и юркий мужичок — пошли вдоль железнодорожной насыпи. Дойдя до середины длинного состава, они разделились: мужичок залез под вагон, а старик медленно побрел дальше — к хвосту поезда.

Архип стоял около последней теплушки. Отсюда он хорошо видел и заднюю площадку с тормозным устройством, и боковые стенки вагонов. Другую сторону можно было не охранять, — там еще продолжалась погрузка хлеба.

Архип приметил приближающегося благообразного старика. Тот шел спокойно, не торопясь, всем своим видом рассеивая всякое подозрение. Даже тогда, когда старик поравнялся с передней теплушкой, Архип не окликнул его: мало ли какое дело у старика, — может, он стрелочник. Но старичок шел на Архипа и пристально глядел прямо ему в глаза.

— Эй, гражданин! Сверни-ка на тропку! — добродушно сказал Архип. — Там тебе и идти удобней будет!

Под невысокой насыпью вилась протоптанная тропа. Но старик не стал спускаться вниз.

— Зачем сворачивать, ежели я к тебе? — возразил он и сделал еще несколько шагов вперед.

Архип снял с плеча винтовку, сказал более громко:

— Поворачивай оглобли!

Старик остановился и сунул руку за пазуху. Архип услышал быстрый и смущенный шепоток:

— Баба у меня, понимаешь, сердечная больно!… Настоящая дура!… Услыхала, что у тебя девять детишков… ну и… погнала меня! Говорит, снеси ты ему, горемычному!

Старик вытащил руку из-за пазухи. В руке желтел большой брусок сала.

— Держи!… Все мы люди, все человеки!

С этими словами старик совсем близко подошел к Архипу и заслонил от него передние теплушки.

— Держи! — повторил он.

На Архипа смотрели ласковенькие маслянистые глаза. В них светилось неподдельное сочувствие.

Дрогнула рука у Архипа.

— Бери! Бери! — поощрительно приговаривал старик.

И Архип взял сало.

— Чем же отдарить мне тебя? — растроганно спросил он.

— Э-х! Мил человек! — воскликнул старичок. — Расквитаемся как-нибудь. Корми детишков на здоровье да кланяйся им!

Уставился Архип на подарок, и тепло у него стало на сердце. Не так дорог был кусок сала, как дорога братская помощь и сочувствие. Не видел Архип, что в эту самую минуту юркий мужичок добрался под вагонами до передней теплушки и, бесшумно приоткрыв буксу, сыпанул в коробку несколько горстей песку.

— Спасибо! — сказал Архип старику. — Век буду тебя помнить!

— Чего там! — ответил строчок и сойдя с насыпи на тропку, побрел обратно.

А верзила крутился но платформе, влезал в переполненные вагоны и, понизив голос до таинственного шепота, везде твердил одно и то же:

— На смерть едете, рабы божьи, мешочники!… Состав-то вона какой! А к нему еще теплушки с комиссарским добром прицепили! Тяжеленные, что гири на ногах!… Быть вам под откосом!… Жить хотите — отцепить их надо!

Но люди боялись далеко отходить от своих вагонов: вдруг поезд тронется. Тогда верзила натравил мешочников на начальника станции.

Когда Глеб-старший появился на платформе, у вокзала опять плескалась и ревела большая толпа. С начальника уже сшибли фуражку. Он стоял среди бушующего людского моря и беспомощно лепетал:

— Что я могу?… Ничего я не могу!… Делайте, что хотите!… Хотите отцеплять теплушки — отцепляйте!

До Глеба долетели эти испуганные причитанья. Он вскипел. Протолкавшись к начальнику станции, Глеб крепко тряхнул его за плечи и спросил:

— Ты понимаешь, что говоришь?

— А что я могу? — вновь воскликнул начальник. — Все технические нормы нарушены! Анархия!

— Бей анархиста! — услышал Глеб знакомый голос.

Комиссар повернулся на этот крик и увидел верзилу, который продолжал орать:

— Что ему технические нормы! Плевал он на них! Он всех нас в гроб вгонит — на то и комиссар! Бей его в печенки!

Глеб почувствовал сзади на своей шее чье-то горячее прерывистое дыхание. Он выхватил маузер. Толпа ахнула и подалась назад. Вокруг Глеба образовалось неширокое свободное пространство. Начальник станции нырнул в вокзальную дверь. И Глеб Прохоров остался один на один с толпой.

Он мог бы пробиться, открыв стрельбу, но рука не подымалась на людей. Можно было стрелять в воздух — дать сигнал тревоги. Тогда бойцы бросятся на помощь. А что будет с теплушками, с хлебом?

Пока Глеб раздумывал, верзила пригнулся и по кошачьи пружинисто прыгнул вперед. Глеб повел маузером. И наткнулся бы враг на смертельную пулю, но в последнюю секунду приподнял комиссар дуло и сознательно выстрелил поверх головы бандита. Глеб Прохоров все еще надеялся избежать кровопролития.

Выстрел на платформе подстегнул Глебку. Он бежал к отцу с радостной вестью, что погрузка хлеба окончена. Птицей влетел Глебка по ступенькам платформы, увидел толпу, иглой прошил ее и остановился перед кучей скрутившихся тел. На мгновенье в этой многорукой, многоголовой массе мелькнуло лицо отца. Глебка подскочил и с воем уцепился в чью-то руку с ножом. Рука согнулась, локоть ударил его по лбу и отбросил к стене вокзала.

В глазах у Глебки зарябило от разноцветных кругов и пятен. В ушах зазвонили колокольчики. Он с трудом приподнял свинцовую голову и бессознательно потер глаза рукой. Круги стали таять, лишь один из них — большой темно-зеленый — висел неподвижно над ним. Это был привокзальный колокол, которым дают отправку поезду. Цепляясь за стену, Глебка приподнялся сначала на колени, потом на ноги, дотянулся до веревки, привязанной к языку, и что было сил ударил раз, два и три. Звона он не услышал, в ушах все еще переливались разноголосые колокольчики, а вот короткий ответный гудок паровоза дошел до его сознания. И сразу же загрохотали буфера.