Хелен Купер - Где-то там гиппопотам

Он торопливо пересказал беседу в кафе, объяснил про мамин магазин и как они тревожатся о доме. Он уже готов был рассказать о папе и том давнем посещении музея, но мисс Гарнер-Ги подняла руку и прервала поток слов.

– Очень смело с твоей стороны прийти сюда и рассказать, что ты слышал, – мягко возразила Констанция. – Понимаю, что ты сердишься. Но ты уверен, что правильно понял взрослый разговор? Эта идея с наводнением – поверить не могу.

– Все я понял. Пожалуйста, не верьте ему.

Теперь она и вправду встревожилась.

– Увы, все не так просто.

Куда уж проще , подумал Бен.

В глазах стояли слезы, а в горле пересохло.

Мисс Гарнер-Ги попыталась снова:

– Его спутница – директор…

– Я знаю, кто она. Ей тоже доверять нельзя.

– Приходится, – Констанция грустно улыбнулась. – Пойми, я люблю свой музей. Я всю жизнь им занимаюсь, но…

– Зачем тогда продавать? – заорал Бен и покраснел как рак.

Он не ждал ответа. Думал, она рассердится и отправит его домой. Но она только тяжело вздохнула.

– Вижу, ты тоже полюбил музей. Это чудесное место. Я знаю, но не могу же я заботиться о нем до бесконечности. У городского совета денег нет, семьи у меня не осталось. Все могло бы пойти по-другому… но уже слишком поздно. Я обязана подумать, что случится с музеем, когда меня не станет. Некому взять его в свои руки, но я хочу быть уверена, что коллекция не покинет город. К мисс Лед в Научный музей смогут приходить дети вроде тебя. Разве это не лучше, чем распродать коллекцию, чтобы она рассеялась по всей стране?

– Нет, – решительно возразил Бен. – Коллекция должна остаться здесь.

Ему так много надо было сказать, о многом расспросить – о папе, о голубом камне – но он не мог найти слов. С другой стороны, он признавал ее правоту – скучную взрослую правоту, которая все портит. Бен повесил голову.

– Пойдем смотреть пчел.

Констанция повела мальчика к стеклянному улью, стоящему возле окна.

– Это они доставили приглашение, – пробормотал Бен.

– Вряд ли, вряд ли, – возразила Констанция.

Потом предложила подняться на несколько ступенек – так будет лучше видно.

Ну как тут откажешься?

Устройство стеклянного улья позволяло наблюдать за работой пчел. Бен увидел ряды и ряды шестигранных восковых сотов, а в них – сотни вибрирующих пчел. Похоже на многоквартирный дом в миниатюре, даже выход наружу есть – изогнутая стеклянная труба, выходящая в окно, чтобы пчелы могли летать за нектаром. Бен с интересом наблюдал, как пчелы снуют туда-сюда по стеклянному туннелю. Некоторые несли пыльцу с первых весенних цветов, другие занимались чем-то непонятным, но на мальчика никто не обращал внимания.

– А другие живые экспонаты в музее есть? – выпалил Бен и тут же смутился – такой детский вопрос.

Констанция Гарнер-Ги не стала смеяться, но ответила неопределенно:

– Тут многое кажется живым.

– Сыч, например?

– В музее есть самые разные сычи и совы.

– Вчера в вестибюле я видел одного сыча, а сегодня его там нет.

– Ты видел сыча в вестибюле?

Она пристально смотрела на Бена. Мальчик робко кивнул.

– Не может быть. Ты просто перепутал. Сыч – во внутреннем дворике. Хотя ты прав, эта птица уникальна – я в твоем возрасте тоже так думала. Имей в виду, узнаешь музей получше – обнаружишь, что некоторые экспонаты немножко живее других. Почти как если бы… ну да… как если бы в них была искра жизни, – она кривовато усмехнулась, будто сама себе не верила. – Может, в них вселились мысли и прикосновения людей, которые их любили.

Бен обернулся и посмотрел на ряд ящичков с наколотыми жуками.

– Вселились… Как привидения?

– Нет, совсем не так.

– Тогда как?

– Сложно объяснить, – она погрузилась в размышления. – Я так давно про это не вспоминала. Не удивлюсь, если объяснение простое: они были кому-то очень дороги. Эти особые экспонаты всегда немножко грязные и потертые – их ведь без конца брали в руки. Или они блестят от частого использования. Быть может, мастеру, который их делал, не хотелось с ними расставаться, ведь получилось нечто поистине прекрасное. Или тот, кто их отыскал, считал их настоящим сокровищем. Или, быть может, на поиски ушла вся жизнь. Сыч был любимцем дяди Гектора, мальчиком он даже дал ему имя – Флам. А дедушка больше всех любил карликового гиппопотама в конце коридора. Знаешь, о ком я говорю?

Бен кивнул.

– Мой дед привез его сюда незадолго до смерти. Дедушка говорил, что очень долго его искал.

– Как долго? – поинтересовался Бен.

Констанция промолчала. Она огляделась, потом втянула воздух, как будто учуяла странный запах. Бену померещилось, что ближайшие к ним пчелы тоже изменили свой танец. Он даже заметил, как по улью прокатилась небольшая рябь, потом все затанцевали более энергично.

– Что-то обеспокоило пчел, – заметил Бен, сходя со ступенек.

– Возможно, – отозвалась Констанция. – Пчелы очень умные и чуткие, возможно, они предупреждают о приближающейся грозе. Пахнет озоном, ты заметил?

– Чуть-чуть.

Запах и правда был странноватый. Но при грозе пахнет совсем не так. Запах был слегка клейкий, тревожащий. Бен вспомнил: так пахло, когда он открыл серебряную бутылку.

– Когда за тобой зайдет мама?

– Мама не зайдет, я сам доберусь на велосипеде.

– Если так, задержись еще немного, как бы под дождь не попасть. Очень странная погода для февраля, действует угнетающе. Давай выпьем чаю и подождем, пока гроза кончится. Я точно нуждаюсь в чашке чая после того, что ты наговорил.

– А у вас в кабинете есть лампа? Рыба-иглобрюх?

Констанция была поражена.

– Откуда, ради всего святого, ты можешь это знать?

– Я… наверно, видел это во сне.

– Хочешь посмотреть наяву?

– Конечно!

Позабыв задвинуть ящички, они вышли из зала насекомых и поднялись в кабинет. Чтобы Бен перестал стесняться, Констанция по дороге перечисляла ему названия животных, а потом повторяла их по-латыни.

Лампа-иглобрюх висела перед окном. Пыльные колючки на фоне свинцово-серого неба.

– Глаза закрыты, – разочарованно протянул Бен.

Констанция тихонько рассмеялась.

– В твоем возрасте я верила, что он может открывать глаза.

– А что он может разговаривать, вы не верили?