Елена Матвеева - Кинжал Улугбека

На следующий день впервые дежурили по кухне Варя с Паштетом. Они должны были топить печку, носить воду, мыть посуду и быть в лагере сторожами и дворниками. Утром отнесли завтрак Улугбеку и поставили возле порога. Вокруг и в хижине было тихо. Днем потащили обед к клубу. Фальшивый мулла сидел со склоненной, казалось, под тяжестью чалмы головой и глаз не открыл, однако у Вари осталось ощущение, будто он не спал. Поставили еду рядом с ним - не пошевелился.

После обеда Варя сделала несколько набросков рощи. Паштет читал полевой дневник Марата. В такой дневник заносится полная информация о течении работы, находках и делаются зарисовки. Лирики и всяких личных впечатлений нет. У Паштета их и не было, зато дневник пестрел цитатами из «Ходжи Насреддина».

Когда понесли Улугбеку ужин, не сговариваясь, сделали небольшой крюк, чтобы увидеть клуб. Старик сидел там. У мазара - никого. Миски с недоеденным завтраком стояли у порога. Паштет надавил на дверь и со скрипом приоткрыл ее. В хижине был полный кавардак. Посуда перебита, подушки и курпачи вспороты и выпотрошены. Все перевернуто, разбросано и припорошено клоками грязной ваты. Постель превратилась в растерзанное гнездо, видно, Улугбек собрал ветошь, оставшуюся после погрома, навалил на кровать и так спал.

- Вот те раз! - сказал Паштет. - Зайдем-ка в новый дом.

В новом доме оказался такой же разгром, только тряпье свежее и вата из матрасов белая. Разбитый телевизор валялся на полу. Газовая плита лежала на боку с распахнутой духовкой. Задняя стенка у нее была оторвана.

В лагере Варя с Паштетом отозвали вчерашних дежурных.

- Когда еду Улугбеку носили, заглядывали в дом?

Он и договорить не успел, как те кивнули.

- Ну и что думаете?

- Может, Улугбек забыл, куда засунул банку с деньгами, сам и рылся?

- И одеяла с подушками потрошил, и телевизор грохнул? Сам человек не устроит в своем жилье такой бедлам, - возразил Паштет.

- Конечно, не устроит, - поддержала его Варя. - Придется Лерычу сказать, что там творится.

- А может, не надо? Ругаться будет, а толку от этого сообщения все равно нет. Ну бедлам… Что с того?

- Не знаю что, но сказать нужно.

За ужином Паштет осторожно спросил:

- Валерий Иванович, а вы никогда не заглядывали в хижину Улугбека?

- А ты? - ответил Лерыч вопросом на вопрос.

- Я - да, - сказал Паштет. - В частности сегодня. Все перевернуто вверх тормашками. Матрасы и подушки - разодраны. В новом доме телевизор разбит, плита разворочена. В самый раз милицию вызывать, там, наверно, полно отпечатков пальцев.

Лерыч только вздохнул, а Марья Ивановна спросила:

- Как заявить без заявителя? Улугбек не хочет никакой милиции.

- А может, это очередная хитрая борьба с археологами?! - воскликнула Гера. - Он же громил когда-то клуб, чтобы вас выжить.

- Давайте так рассуждать, предложил Паштет. - Все знали, что у старика есть деньги. Ему дают, а он никуда их не тратит. И так не один год. Трехлитровую банку не зашьешь в матрас и не засунешь в телевизор. Наверняка она стояла в хижине у стены, под кучей тряпья. Ее нашли, а потом рылись - на всякий случай. Думали, он распихал деньги по разным местам, у него не-сколько тайников. И я считаю, что воры не ошиблись. Улугбек врет, будто у него украли одну банку,

- Может, в банке лежали деньги этого сезона, а главные накопления он зарыл, - сказал Абдулла. - Хотя важно не сколько украли, а кто украл.

- А я про другое размышляю, - задумчиво проговорил Лерыч. - Такого разбоя здесь никогда не было, и надо как-то реагировать. В милицию мы не сообщили. Будем звонить в Самарканд, Улугбековичу. Пусть он принимает решение и разбирается.

Но Лерыч так и не позвонил в Самарканд, потому что история разрешилась самым неожиданным образом.

Гере не хватало дня на работу и чтение, а тут еще кража всех взбаламутила. На городище и в лагере она пытала Лерыча и ребят, как определить лепную керамику кочевников, как - античную. Держа в руках черепок, орала не своим голосом: «Девятый век! Марат, правда, это девятый век?», «Лерыч, а правда, это одиннадцатый век? Или двенадцатый, как считаете?» И совала ему под нос зеленую тарелку.

Ну точно, рехнулась, думала Варя. И чего вопит, словно открытие совершила? Там на черепке и донышке тарелки все написано - шифр! Гера постоянно пыталась всучить Варе учебник по истории. Пусть сама изучает! Зачем Варе читать про подъем экономики и развитие производительных сил? Она и так видит, как жил простой шахрухиинский горшечник, как дом его был устроен и мастерская. Тут тебе и подъем экономики, и всяческое развитие…

Керамика ей нравилась. Какие цвета и узоры! Бывают очень сложные, изысканные, выверена каждая линия. А иной раз - свободная, летящая. роспись, стекающие наплывы травянисто-зеленых стеблей с листьями и бутонами. Встречаются красивые тарелки с арабскими письменами, но, говорят, многие надписи и прочесть нельзя. Гончары-художники были неграмотны, надписи копировали, искажая раз к разу. Но как изящны эти нечитаемые буквы! А как хороша похожая на фаянс тимуридская керамика! Вот этой керамикой, как заявила Гера, она и собирается заниматься.

- Угу, - иронично бурчала Варя, - подходяще. Особо много материала для изучения появится в Петербурге.

- По-твоему, у Олега в Петербурге много материала по здешним крепостям, стенам, башням? А он диссертацию пишет. Между прочим, у нас тоже есть археологический институт. Там целый отдел Средней Азии. Я вот, может, тоже какой доклад напишу. Увидишь!

Тут Рафик подошел.

- Ну что, Гера-джан? - спрашивает.

- Держи, тут какой-то паучишко, - отвечает та и достает из широкого кармана юбки баночку.

Рафик цокает языком, изливается в благодарностях и тут же усаживается с определителем насекомых.

- Это не паучишко, - говорит он, любовно разглядывая насекомое. - Это жучишко. Ну, кто ты такой? Сейчас я тебя определю!

- Дурдом, - изрекла Варя и пошла искать Паштета, чтобы составил ей компанию. Она хотела нарисовать Улугбека, но одна не решалась идти к клубу.

- Садись подальше, - сказал ей Паштет. Он принес для Вари ящик и установил его в бурьяне. - Развернись боком. Если он откроет глаза, делай вид, что рисуешь цистерну. - И в сторону Улугбека: - Чалмоносный ты наш…

Пока Варя рисовала, дремлющий старик не открывал глаз, лишь иногда его втянувшиеся внутрь губы двигались, словно шептали. Голова в чалме клонилась, пока подбородок не утыкался в грудь, потом вздергивалась на тонкой, как стебелек, морщинистой шее и снова клонилась. Казалось, худенький маленький старичок оплавился на солнце, стек книзу. На складках халата лежали застывшие руки с коричневыми пальцами-палочками, переплетенными янтарными четками.