Елена Матвеева - Кинжал Улугбека

Если дыра забита не полностью, не рухнет свод и не погребет его вместе с древним покойником, можно расчистить выход и, укладывая обломки глины по сторонам, выбраться. А если она вся забита - метра на три, плотно забита и сил не хватит ее протаранить?

Паштет снова сделал попытку выцарапать кусок глины, с трудом успел перекатиться и прижаться к дальней стенке. Он вызвал небольшой обвал. Пыль оседала очень медленно, а потом выяснилось, что под дырой наворочена куча глиняных комьев, и пришлось их перекатывать к противоположной стенке. Снова обследовал дыру и убедился - она расчистилась настолько, что он мог согнувшись встать. Зато горизонтальное пространство сильно сократилось.

Он твердил себе: «Спокойно. Все не так плохо». И вдруг вспомнил: «Потерявший мужество - теряет жизнь. Надо верить, о юноша, в свою удачу». И еще ни к селу ни к городу пришло на ум, как Гера сказала про упрямого осла на самаркандской улице: «Он думал». И что-то внутри у Паштета отпустило. И дрожь стала утихать. Он несколько раз сжал и разжал кулаки, потряс расслабленными кистями и стал потихоньку ковыряться в провале. Снова покатились комья, он не очень удачно попытался увернуться, переждал пыльный шквал и стал убирать землю с камнями в сторону. Третий обвал, устроенный им, принес тревожное открытие. Лаз шел коленом. Хорошо это или плохо, Паштет не мог сообразить. Но то, что следующая порция глиняных обломков посыплется ему на голову, сомнений не было, а, возможно, и хуже - если камнепад будет большой, его может в этой дыре завалить. И тогда, ни о чем не думая, он в отчаянии стад бить кулаками и цепляться за комья ободранными до крови ногтями, пока сверху не хлынула земля с камнями, по лицу, груди, ногам. Но его не завалило! Он стоял, прикрывая нос и крепко зажмурив глаза, а когда открыл их, то увидел наверху, сбоку, - свет. Достаточно явный свет, в котором была видна дикая пляска шелковистой взбесившейся пыли. Там был выход.

От изнеможения и радости Паштет опустился на дно могилы. Нужно было отдохнуть, собрать силы, чтобы вылезти отсюда. Как выбираться, он еще не знал, а пока отгребал от себя землю, чтобы прислониться спиной к стене провала. Ладонь легла на что-то круглое, и он инстинктивно отдернул руку. Это был череп. Череп шахрухиинца. Скелет, наверно, сам разрушился или Паштет его размолотил, пока ползал по камере. Он взял череп в. руки и только тут понял, что ошибся. Не череп это был, а кувшин с круглой, как ухо, ручкой. Паштет расстегнул брючный ремень, пропустил в него ручку и застегнул пряжку.

Осторожно поднялся в провале. Чтобы вползти в колено лаза, ему не хватало роста. Из осыпавшихся комьев земли и камней не удавалось соорудить подставку, возможно, он слишком торопился и нервничал. Руки болели, ногти сорвал до мяса, пока старался выцарапать в осыпающейся стенке колодца подобие ступеньки. Его толкало лишь отчаяние, он уже ничего не соображал, когда, изогнувшись, вполз спиной в колено лаза. Теперь он медленно, охая и стеная, продвигался по наклонной поверхности, отталкиваясь ногами, переставляя руки и обдирая спину, боясь не удержаться и съехать обратно.

Вверху засинел неровный лоскуток неба - лоскуток надежды, воздуху стало больше. Все - из колена лаза он вышел на финишную прямую. Эта прямая была узким вертикальным колодцем. Он висел в нем, человек-гамак, упираясь в стенки лопатками, руками и ногами. А небо отсюда, из могилы, было голубым-голубым, голубее, чем снаружи. Почему-то в голове завертелась дурацкая песенка: «Вот такой я молодец, хоть росточком маленький!» И ведь, наверное, не случайно завертелась. Этой оглобле Марату, а тем более увальню Рафику не выбраться бы из тесного колодца. А он вылезет. Должен вылезти.

Надышавшись и ободрившись, Паштет нашел выбоину и вставил туда носок правой ноги. Спиной навалился на стенку, и, перебирая по очереди руками, подтянул тело. Вторая нога нащупала какое-то подобие ступеньки, и он приподнялся еще сантиметров на пятнадцать. Отдыхать было бессмысленно, потому что в застывшем состоянии он напрягался гораздо больше. Опять правая нога искала ступеньку. Опробовал - не обломится ли. Помогая распяленными руками, снова подтянул спину повыше по срубу колодца. С кувшином он сплоховал, незачем было брать. Злополучный кувшин серьезно мешал и давил на бедро, но теперь отстегнуть его было невозмож-но. Паштет поискал следующее углубление, нашел и медленно переместил ногу.

«Только не торопиться», - говорил он себе, хотя при всем желании это ему не грозило. Он перемещался, как мог, еле-еле. «Только вперед», - твердил он, будто мог свернуть в сторону. Левая нога нашарила, на что опереться. Спину рвали в кровь торчащие из стены обломки кирпичей. Подумал, что, наверное, за ним тянется кровавый след.

Вот уже кромка земли видна, какая-то травка, сухие скукоженные стебельки. Пока Паштет, распятый в дыре-колодце, шарил ногой в поисках очередной ступеньки, он уловил надоедливый и прекрасный скрип цикады. А еще он слышал, как стучит кровь в висках.

И вот спина совершила мучительный рывок, руки пошли вверх, нога нашла опору. Он приподнял плечо и положил локоть на колючую землю. Последняя ступенька для правой ноги. Вот и второй локоть закинут наружу. Ноги идут из колодца без ступенек. Паштет спиной выполз из норы и, передвинув на боку кувшин, даже не отстегнув его, долго лежал, глядя в небо, не в силах надышаться. Солнце только что закатилось, оставив кисельно-розовое зарево над горизонтом.

Тело ныло и горело. Казалось, он не способен пошевелиться. Глаза резал свет, Паштет закрыл их на минуту, а когда открыл, так и не понял - заснул он, что ли? И сколько времени он провел там внизу и здесь, на поверхности, не знал. В щеку вдавились комочки земли и круглые семена ка-кого-то растения. В лагере, наверно, поужинали.

Паштет, кряхтя, перевернулся на живот и сел. Все болело. Одежда - грязная рвань. Морщась, потрогал рукой спину, видать, свезена до мяса, и рубашка успела присохнуть. Руки и ноги в ссадинах. На лице корка из пота и пыли.

Может быть, его уже ищут? Паштет отцепил от брючного ремня кувшин. Ничего себе кувшинчик! Совсем целенький. Из серой глины с рисунком-насечкой на плечиках. Горловина забита глиной. Попробовал поковырять ее острым черепком, который нашел рядышком, но глина закаменела.

Паштет все равно не мог появиться в лагере грязным, в окровавленных лохмотьях. Он поднялся, но распрямиться так до конца и не смог. Полусогнутый, размахивая кувшином, доковылял по городищу до берега реки, сбросил шорты, отмочил в воде рубашку от спины и нырнул. Как ласково вода обтекала тело, нежно гладила кожу. Еще раз нырнул и, открыв глаза под водой, поплыл, но, казалось, - завис, а плывет дно, покрытое редкими космами подводных растений и какими-то выпирающими кусками, похожими на осколки керамики. Отфыркиваясь, вынырнул.