Елена Матвеева - Кинжал Улугбека

Какие спокойные и чистые краски были вокруг: вечернее тихое небо, разбеленная зелень воды и густая растительность по берегам. Кусты тамариска с тончайшими перистыми ветвями усеяны пенными шапками нежно-розовых цветов. Дико было думать, что еще сегодня, час или два назад, он, как пойманный в ловушку зверь, в отчаянии метался глубоко под землей, в могиле.

Паштет прополоскал шорты, лохмотья рубахи тоже прополоскал и натянул на себя. Мокрая ткань приятно холодила и успокаивала саднящую спину.

В лагерь он незаметно проскользнул со стороны кухни и увидел дежурного Абдуллу, моющего посуду. Тихо окликнул его, тот обернулся, и лицо у него стало таким, будто Паштет с того света заявился. «Где ты шлялся? - спросил он. - Лева с Маратом и Рафиком пошли тебя искать».

Пока Абдулла бегал за одеждой для Паштета, он попробовал снять то, что осталось от рубахи, но лохмотья снова присохли к ободранной спине. Скрипя зубами, Паштет отодрал ее, смачивая водой из рукомойника, и сунул в печку. Абдулла только ахнул, посмотрев на спину. Паштет надел рубашку с рукавами и джинсы. Причесался. Ну а ссадину на щеке было не скрыть. Он вытащил позеленевшую кругляшку из кармана шорт - монета. Захватив кувшин и монету, отправился к Лерычу. Пришлось все рассказать. Лерыч не сердился, но, видимо, история Паштета испугала его.

- С вами поседеешь, - сказал он. - Ты хоть сознаешь, что под счастливой звездой родился?

- Ага. Я не в той могиле был, куда Марат спускался?

- Нет, конечно. Там мы все тщательно заделали. Но появляются новые провалы.

- Каким образом?

- Естественным. Почва выветривается, вымывается. Завтра первым делом осмотрим это место и закупорим лаз.

- А это не грабительский лаз?

- Там нечего грабить. Только язычники клали покойнику то, что в будущей жизни может пригодиться, в частности, ценности. В мусульманских могилах, кроме трупа в саване, ничего нет.

- Откуда тогда кувшин и монета?

К этому времени вокруг начали собираться ребята, вернулись Лева с Маратом и Рафиком. Пришедшие требовали, чтобы им тоже все рассказали. Гера смотрела на Паштета подозрительно блестящими глазами. А потом кто-то заметил, что рубашка у Паштета на спине в сукровице - промокла.

- Ну-ка, покажи! - велел Лерыч. - Снимай рубашку, снимай. А почему молчал?

Всей оравой отправились к клубу, где хранилась аптечка.

- Прижигать будете? - со страхом спросил Паштет.

Лерыч промыл спину перекисью водорода, намазал мазью, вдвоем с Левой перебинтовали его. Марья Ивановна пришла, чтобы ахать и ворчать. Варя принесла фотоаппарат - мелькнула вспышка. Она запечатлела Паштета с перебинтованным торсом и кувшином в победно поднятой руке. А Гера сказала басом:

- Верблюды моих раздумий сказали мне, что ты козел! Офигеть можно от твоих безобразий! А если бы с тобой что случилось?!

А Варя взяла его за руку и слегка пожала, в этом легком пожатии было сочувствие. Паштет пребывал на вершине счастья от всеобщего внимания.

Лерыч зажег настольную лампу и осторожно, ножом и шилом, стал удалять глиняную пробку из кувшина.

- Может, там клад? - спросил кто-то.

- По весу не похоже.

- Наверно, просто глина забилась?

- Нет, горло было замазано.

Лерыч сдул пыль и глиняную крошку с горловины, еще ковырнул, поддел ножом и вынул по кусочкам пробку. А заглянув в горлышко, застыл с изумленной миной на лице.

- Дайте-ка пинцет, - попросил он, аккуратно подцепил что-то в кувшине, пошевелил и покачал головой. - Какой-то бумажный свиток, обернутый в кусок шелка.

Кувшин пошел по рукам, его подносили к свету, заглядывая внутрь, а Лерыч только просил:

- Тихонько. Не трясите. Не дышите на него.

- Давайте достанем, - торопили его, но Лерыч остудил любопытных.

- Трогать нельзя. Завтра, как специально, Турдали-ака едет в Самарканд, он отвезет кувшин в лабораторию, и рукопись достанут со всеми предосторожностями. Мы ее не сможем аккуратно вынуть, а если и вынем, она у нас в руках рассыплется.

- Жаль, - разочарованно протянул Паштет. - Может, там что-то важное.

- В любом случае что-то очень интересное. Какого века кувшин, как считаете? - спросил Лерыч.

- Четырнадцатый-пятнадцатый век. Обычный кувшин для воды, - определил Рафик. - И если это важное известие терпело пятьсот лет, еще немного подождет. Но ужасно любопытно.

- Мы его все равно не прочли бы, - сказал Марат. - Там по-персидски написано или по-арабски, или еще по-каковски - не знаю.

- Посмотри-ка, Марат. - Лерыч протянул ему монету. - Из того же погребения.

- Медный караханидский фельс, - определил тот. - Одиннадцатый век.

- А почему кувшин пятнадцатого? - спросил Паштет.

- Потому что монета была в земле за несколько столетий до того, как там оказались покойник и кувшин.

- С фельсом - логично, - сказал Паштет. - С покойником - логично. Но откуда кувшин взялся?

- Кое-что, возможно, прояснится при вскрытии погребения. Теперь это придется сделать. Ну а полная ясность будет, когда достанут и прочтут бумаги, - пообещал Лерыч.

Все были очень довольны, что предстоит вскрывать могильник, до сих пор-то только гончарные печи рыли. Но Лерыч остудил восторги: «Сначала закончим текущую работу с печами. Через недельку и приступим». Он завязал горлышко кувшина полиэтиленом и тщательно упаковал. Кто-то вызвался отнести кувшин в кишлак, но Лерыч с усмешкой сказал: «Нет уж. Утром сам отнесу».

- Спать все равно рано, а вы обещали рассказать про самаркандских Ромео и Джульетту, - сказала Гера. - Слабо?

Звали его Халиль-Султан, он был двоюродным братом Улугбека, и вырастила их одна бабушка, Сарай-Мульк-ханым. Халиль писал стихи, по характеру был добрым, наивно-доверчивым, проявлял милосердие к побежденным и даже предателям. Но душевная мягкость сочеталась в нем с отвагой, пятнадцатилетним он уже отличился в индийском походе. Хал иль не стал Улугбеку товарищем детских игр, потому что был на десять лет старше.

Халиль и его отец, Мираншах, были похожи друг на друга не более, чем ночь на день, зима на лето.

Мираншах владел Северной Персией и Закавказьем, был храбрым воином, но очень коварным и жестоким человеком, к тому же пьяницей. Однажды на пиру он со смехом отрубил голову сыну одного князя, а потом спокойно объяснил: был нетрезв, а какой спрос с пьяного? Все это случилось задолго до того, как он упал с коня и ушиб голову. А уж после этого Мираншах совсем ополоумел, превратился в маньяка-изувера и разрушителя. До Тимура доходили тревожные известия о сыне, но дело решила жена Мираншаха. Она сбежала к свекру, нажаловалась на мужа, говорят, даже демонстрировала ему свою окровавленную одежду - доказательство того, как жестоко избивал ее Мираншах. Тимур с подробностями выяснил, что сын его окончательно погряз в пьянстве, беспощадно расправляется с подданными, разбазаривает казну и разрушает самые красивые здания.