Наталия Соломко - Пожарный кран № 1

— Хочешь, чтоб она за такие слова по тебе молнией шарахнула?! зашептал он. — Она не полоумная, а просто еще не подключилась…

— Куда?

— «Куда-куда»! — передразнил Кузя. — Глупая ты все-таки! К людям, куда еще. А чтобы подключиться, ей нужна живая душа, понятно? Она ведь железная, а люди — живые… Между ними как бы пропасть, понимаешь?

Анька кивнула.

— Ну и вот… Нужен мост. Она выбрала тебя, твою душу. Почему-то именно ты ей подходишь для подключения, поняла?

— Поняла! — сверкнула Анька глазами. — Не дам!

— Глупо! — пожал плечами Кузя. — Она сделает людей счастливыми, она будет управлять ими мудро и правильно. Ты не думай, люди даже и не заметят, что что-то изменилось, им будет казаться, что они свободны. Я мог бы тебе объяснить подробно, но, во-первых, мне некогда, а во-вторых, ты все равно не поймешь…

Видно, он считал Аньку маленькой, глупой, этот самоуверенный изобретатель. И напрасно — все она поняла!

Эта железная Машина заставит людей жить по своим железным законам. Люди станут как роботы, но не догадаются об этом, будут думать, что они как люди…

— Дай. Душу. Так. Надо. За это. Проси. Что. Захочешь. Мы. Будем. Дружить.

Здорово придумано! Только Анька знает, как это называется ПРЕДАТЕЛЬСТВО. Анька, между прочим, в школе историю учит, знает про троянского коня… Да нет, тут даже еще страшнее: будто город в осаде и люди решили биться до конца, а кто-то один ночью взял и открыл врагу ворота!..

— Слушай, дай душу, не жадничай, — вздохнул Кузя. — Для науки же. Твое имя потом в историю впишут — золотыми буквами!

— Подавись ты своими золотыми буквами!

— Аня. Дай. Душу.

Анька даже не ответила, только показала Машине фигушку.

— Может, поменять на что хочешь? — предложил Кузя.

— Нет! — рассердилась Анька. — И отстаньте от меня.

— Ну, Елькина!..

— Ни за что! Сказала: нет — и все! Я знаешь какая упрямая! Со мной спорить бесполезно.

— Ой уж! — хмыкнул Кузя, и глаза его полыхнули желтым шкодливым огнем. — А хочешь, переспорю?!

— Мало каши ел!

— Поглядим! Спорим, что ты сойдешь с места раньше, чем я сосчитаю до трех!

— На что? — сразу загорелась Анька. — На Машину, спорим?

— Хорошо, — кивнул Кузя. — Если проспоришь, отдашь душу. Согласна?

И Анька, конечно, согласилась. Потому что решила, что с места не сойдет ни за что. Пусть Кузя и Машина хоть что делают, она будет стоять! Это ж недолго, он всего до трех считать будет. А Кузя поспешно, видно боясь, как бы Анька не передумала, достал из кармана мелок и очертил вокруг Аньки круг.

— Выйдешь за черту — проиграла! Начали! Ра-аз! — сказал Кузя.

Анька стояла не шелохнувшись.

— Два-а… — сказал Кузя. И спрыгнул с подоконника…

Анька стояла, смотрела, как он берет под мышку свою Машину и идет неторопливо по коридору…

— Между прочим, — оглянулся Кузя, — елка начинается через двадцать минут… Если хочешь, стой тут и жди, пока я сосчитаю до трех… Только я пока не собираюсь.

Он засмеялся, подмигнул Аньке:

— Посмотрела бы ты сейчас на свое лицо! Вот так-то, Елькина. Душу принесешь вечером. Перевяжи розовой ленточкой… А впрочем… — Кузя вернулся, поставил Машину у границы мелового круга. — К чему тянуть? Как только ты переступишь черту, она сама заберет твою драгоценную душу… Чао!

И Кузя ушел. Ему пора было в лес, кататься на лыжах с Катей.

А Аньке пора было со всех ног бежать за кулисы и переодеваться. Но она стояла в меловом кругу под пожарным краном, не мигая, глядела на страшный рубиновый огонь.

Машина тоже не мигала. Она молчала и караулила Анькину душу.

Вот будет техничка тетя Клава когда-нибудь прибирать в дальних коридорах и наткнется на Анькин скелет…

Конечно, сначала Аньку будут искать. Может, объявление дадут в газете:

Пропала девочка двенадцати лет, похожая на мальчика: волосы светлые, коротко остриженные, нос курносый, глаза темно-коричневые. Была одета в старую лыжную куртку, в джинсы с заплаткой на левом колене и огромные унты. Просьба к гражданам и организациям…

Да только откуда гражданам и организациям знать, где Анька…

А может, и не дадут никакого объявления. Мамин муж, Максим Петрович, даже, наверно, обрадуется. Ну и пусть, Аньке плевать!

А мама?..

Анька шмыгает носом, вытирает ладошкой слезы.

Скоро у мамы родится новая дочка, и она быстро забудет об Аньке…

«Пусть хоть сто дочек себе нарожает, мне-то что! — тоскливо думает Анька. — Ну и пусть я тут умру, ну и очень хорошо!»

Прямо против Аньки — большое заиндевевшее окно, оттуда тянет холодом, Анька ежится. За окном — пожарная лестница, по которой они сегодня залезли в Дом пионеров, чтобы не будить вахтера Мадамыча…

Как давно это было — сто лет назад.

За окном — белый, зимний день, за окном — большой, завьюженный Анькин город. Если спуститься по пожарной лестнице, спрыгнуть в мягкий сугроб и выбежать из дворика, то увидится низенькая деревянная улочка, стрелой летящая вниз. Вдоль нее — раскатанная ледяная дорожка. Редко кто из Анькиных друзей пройдет мимо, да только трудно удержаться на ногах — такая скорость! Малышня съезжает на портфелях — «паровозиком». Аж на соседнюю Фестивальную улицу выносит визжащий, хохочущий «паровозик»!

Фестивальная улица — широкая, длиннющая, с липовым сквером посередке, и тянется она от площади Первой пятилетки до самого леса… Очень хорошая улица, там многие из театра живут, кто в начале, а кто у самого леса. Анька, например, живет совсем рядом. Жила. До сегодняшнего дня.

Анька всхлипывает, с ненавистью смотрит на Машину.

И где-то там, в старых каменных улицах, есть трехэтажный домик из красного кирпича, красивый, узорный, как пряник. На втором этаже Пряника живут в тесной от книжных шкафов и Кузиных железок квартирке Еремушкины. Анька любит этот дом… Там старый тополь во дворе, он заглядывает в окна, шумит тихонечко листьями, прячет в могучей кроне солнце. Соседям Михаила Павловича это не нравится.

— Темно, — говорят они. — Спилить бы его к чертовой бабушке!

Хорошо, что люди они ленивые: все лето говорят, говорят, и уже соберется кто-нибудь наточить пилу, да вдруг наступает осень… Тополь облетает, двор становится желтым, просторным: листья шуршат под ногами и уже никому не загораживают солнца. И соседи забывают о тополе. А он стоит и копит силу для будущей весны.

Придет весна, растает снег, крутую улочку у Дома пионеров затянет травой, тополиный пух занесет двор дома-пряника, на Фестивальной зацветут липы… Ночью, если на цыпочках, чтоб не разбудить маму, пробраться на балкон, то стой и дыши сладким липовым ветром и гляди на дальние огоньки хоть до утра.

Но все это уже не для Аньки. Анькина судьба — торчать под пожарным краном.