Наталия Соломко - Пожарный кран № 1

Если бы на нагруднике рыцаря не было выцарапано чьей-то искусной рукой «Васька — дурак», можно было подумать, что тут лет сто не ступала нога человека. Но сто лет назад слово «дурак» писалось несколько иначе. Вот так: «дуракъ».

Можете себе представить, каково было Сергею Борисовичу: Аня Елькина пропала, в коридорах прячется человек в черном. «Я должен его поймать, сказал себе Сергей Борисович, — и спасти Елькину. Вперед!»

И он снова побежал, чутко прислушиваясь, не раздастся ли где шорох, шаги. Но тишина, тишина стояла вокруг, жуткая, нежилая… Долго ли, коротко бежал он, но вдруг остановился как вкопанный: беседка, увитая плющом, фанерный королевский трон, рыцарь. На нагруднике выцарапано: «Васька — дурак». Что за чертовщина?

Сергей Борисович поспешно прошел мимо, свернул в другой коридор и побежал.

Увы, через десять минут он очутился у беседки, и рыцарь «Васька дурак», кажется, встретил его торжествующей ухмылкой.

Директор с ужасом понял, что заблудился и ходит по кругу.

Пока Сергей Борисович отважно преследует неизвестного преступника, надо объяснить кое-что.

Дело в том, что никакого преступника нет и не было. Так уж вышло, что в дальних коридорах директор увидел…

Да вы и сами, наверно, уже догадались, что это был Павлик, знаменитый актер, которого не пустили в Дом пионеров и который решил воспользоваться пожарной лестницей. Путь этот был отлично ему знаком — с детства, с той не очень далекой поры, когда Павлик еще не был знаменитым актером, а бегал в Дом пионеров на репетиции. То есть был он тогда самый обыкновенный мальчишка, никакой славы у него еще не было, и черные очки он не носил (чтоб почитатели на улице не узнавали). И Юля его тогда любила.

Ах, Юлька, ну чего ты дуешься! Теперь, когда Павлик стал такой знаменитый, кучу денег заработал, жить бы да радоваться привалившему счастью. Павлик лез по пожарной лестнице и придумывал свой разговор с Юлей: «Наймем Пашке няньку, а ты иди учись, ты ж давно мечтала. Пожалуйста — деньги есть, никаких забот, проси что хочешь! Все у нас теперь будет о'кэй, Юлька, может, даже в Москву переедем жить. Со мной не пропадешь! Кончай дуться, Юлька, глупо же это, пойми!»

Павлику вдруг захотелось взглянуть на родную Фестивальную улицу: там, там, среди лип, когда-то бродили они с Юлей. И именно там, однажды, собравшись о духом, он Юлю поцеловал. Знаменитый актер вытянул шею, но крыши загораживали Фестивальную, он торопливо полез наверх. Как там? Все ли на месте?

На месте все было: дома стояли, как положено, в ряд, в сквере дремали белые, все в инее, липы, а в конце улицы темнел, как и в прежние времена, лес… Будто на ладони лежала перед Павликом улица, он смотрел, смотрел на нее. А улица на него не смотрела, не хотела родная улица видеть знаменитого Павлика…

«Сговорились они все, что ли?» — расстроился знаменитый. Никто не хотел его видеть: ни Юля, ни Михаил Павлович… А Юлин брат и вовсе вчера сказал, что милицию вызовет, если Павлик еще придет!

«Вот помиримся с Юлькой, я тебе покажу! — грозно думает Павлик. — Ты у меня узнаешь, как близких родственников в дом не пускать! Ничего! успокаивает себя знаменитый. — Приду к ней в библиотеку, уж тогда мне никто не помешает! Только бы Михаилу Павловичу на глаза не попасться…»

Говорят, люди к старости делаются мягче. По Михаилу Павловичу что-то этого не заметно. Как сказал два года назад: «Павел, то, что ты собираешься сделать, — предательство!» — так и стоит на своем… Слишком уж строг он, Михаил Павлович Еремушкин. Строг и старомоден, вот что!

В детстве-то Павлик этого не понимал, все, что говорил и делал Еремушкин, казалось ему замечательным. Но теперь Павлик вырос, теперь-то он понял: жить так, как учил Михаил Павлович, невозможно.

Долг, честь, благородство!.. Глупости какие! Живи Павлик так, как учил Михаил Павлович, где бы он сейчас был? Работал бы в каком-нибудь захолустном театрике и получал сто рублей в месяц… А на сто рублей попробуй проживи, какой уж тут долг, какая честь… Все-таки Михаил Павлович — идеалист, не знает жизни.

Только бы, только бы Павлику с ним не встретиться. Потому что Михаил Павлович хоть и идеалист, а рука у него тяжелая, Павлик знает… Однажды, давно, они гуляли — Павлик, Кузя и Михаил Павлович. Кузя был еще совсем малышом, Павлик — тоже не очень взрослым, Еремушкин угощал их мороженым и рассказывал о поэте Пушкине. Дело было в городском саду. Михаил Павлович и Павлик настолько были увлечены разговором, что ничего вокруг не замечали, а Кузя, который по малолетству многого в разговоре не понимал, глазел по сторонам. Он-то и дернул Михаила Павловича за рукав:

— Деда, а там дяденька тетеньку бьет.

Так вот, с тех пор десять лет прошло, а Павлик все равно отлично помнит, что Михаил Павлович сделал с тем дяденькой.

Крутой человек Михаил Павлович! Кто его знает, что ему придет в голову, если он увидит, что Павлик все-таки явился. Между прочим, окно все не открывали, неужели мальчишка забыл?..

«Ерунда какая! — подумал Павлик. — Лезу, как воришка… Рассказать кому — не поверят!»

Он начинал мерзнуть. Постучать, что ли? Бесполезно, кто сейчас будет торчать в дальних коридорах?

…Но нет — только знаменитый стукнул в окно, как с той стороны кто-то подошел — и открыл!

— Спасибо! — поблагодарил Павлик, из-за клубов морозного пара еще не разглядев, кто это. Но потом-то клубы рассеялись…

— Михаил Павлович? — испуганно пробормотал знаменитый и поспешно шагнул назад.

В последний миг Михаил Павлович все-таки успел поймать его за воротник куртки.

Знаменитый актер лежал поперек подоконника: голова тут, а ноги в «луноходах» — торчат над заснеженной улицей…

А Михаилу Павловичу, видно, казалось, что Павлик все еще падает… Он мертвой хваткой держал его за ворот, а в груди у него больно колотилось сердце. Последним, отчаянным рывком он втащил Павлика в помещение и побелел как мел.

Знаменитый встал на трясущихся ногах, оглянулся назад, в холодную пустоту, откуда его только что вытянули.

— Уйди с глаз! — приказал ему Еремушкин, и знаменитый Павлик, опустив голову, побрел по коридору…

А Михаил Павлович неверно шагнул от окна, прислонился к стене и замер, боясь расплескать горячую, черную боль слева, в груди.

— Михаил Павлович! — шепотом позвала Анька.

— Ничего, — сквозь зубы ответил он. — Давай-ка я маленько посижу с тобой рядышком…

Осторожно, по стенке, опустился он на пол рядом с Анькой и закрыл глаза.

— Только не умирайте, пожалуйста! — закричала Анька. — Я вас очень прошу! — и, обхватив Михаила Павловича за шею, заплакала.

— Ну и глупая ты у меня… — с трудом выговорил он. — Зачем же я буду умирать, вот выдумала…