Наталия Соломко - Пожарный кран № 1

— Неправда! — бормочет Анька с отчаянием. — Ни в кого я не… Неправда, неправда!

Но все так и было, как Вовка сказал. Анька и сама уже давно догадалась об этом. А потом как-то забыла.

Так сны забываются: снятся, снятся — и ты спешишь куда-то, так бежишь, так боишься опоздать, что земля уходит из-под ног, и, раскинув руки, вот уже летишь ты в небесном просторе, кричишь что-то, смеешься и плачешь.

Поди вспомни, проснувшись, куда это ты спешил так, отчего смеялся, плакал отчего?

— Неправда, не хочу! — твердит влюбленная Анька, сидя под пожарным краном, а вокруг дымятся развалины ее мира, славного, привычного мира, где прожила она почти двенадцать лет, твердо зная, что все девчонки воображалы и болтушки, что никакой любви нет, а есть только верная дружба.

Навязалась на Анькину голову проклятущая любовь эта, а зачем она, что с ней Аньке делать?

— Не хочу! Не надо мне!

— Крику-то! Шуму! — недовольно проскрипел тонкий голосок, и из-под обломка радуги вылез помятый Карл Иванович. — Конец света, да и только.

Он оглядел Анькины руины и попенял, осерчав:

— Эка любовь-то у тебя неповоротлива, все вдребезги разнесла…

Анька молчала, тоскливо глядела мимо.

— Вечно так, — брюзжал Карл Иванович, — дров наломают, а ты отдувайся. Ну чего зыркаешь? Живо мне песню пой! Про любовь.

— Я про любовь не знаю! — мрачно созналась Анька.

— Тьфу, и чему вас нынче в школе-то учат? Подпевай!

И он затянул тихонько:

Карл Иванович трудится, что-то строит из обломков и поет.

Анька сидит под пожарным краном и мрачно подпевает.

— Шибче, шибче пой, а то у меня ничего не получится! — командует работяга сверчок.

Анька подпевает шибче.

И вот потихоньку возвращается на место рухнувшее небо, но уж больно оно серенькое, пасмурное. Однако вот и звезды загораются.

— А солнце где? — уныло спрашивает Анька. — А радуга?

— Много хочешь, мало улыбаешься! — строжает Карл Иванович. — Ты пой, пой давай.

Лес стоял синий, туманный, но вот Кузя и Катя выехали на огромный белый склон, и он вдруг засиял ослепительно.

— Смотри, смотри! — ахнула Катя. — Как в сказке! Будто он был заколдованный, а мы пришли и расколдовали.

Если бы такое сказала не Катя, а какая-нибудь другая девочка, Кузя поморщился бы только: какие еще сказки, просто солнце поднялось выше верхушек сосен и кристаллы снега отразили его лучи, неужели непонятно!

Но с Катей все было иначе, все, что говорила она, полно было прекрасного, таинственного смысла. Почему-то рядом с Катей Кузя начинал замечать то, что раньше казалось неважным и ненужным.

Когда он ее видел, внутри у него делалось так тревожно и радостно, что просто взял бы и полетел.

В общем, надо честно признать: хоть и считал Кузя чувства ненужными и отжившими, рядом с Катей становилось ясно, что в самом Кузе они отжили еще не окончательно. Это плохо. Надо с ними (с чувствами то есть) бороться и искоренять, чтоб не мешали жить. Ведь Кузя хочет стать мудрым, как электронно-вычислительная машина. Но вот беда: когда Катя рядом, бороться и искоренять эти самые чувства бесполезно — их так много, что, того и гляди, они сами искоренят Кузю вместе с его умной Машиной, вот какие дела…

Понятно, что Кузя пытается им не поддаваться. Ему, например, сейчас очень хочется сказать Кате: «Я люблю тебя!» — а он вместо этого принимается громким голосом рассказывать о своей Машине: какая она будет умная, все за всех рассчитает и не даст никому делать глупости.

— Все будут счастливые, потому что Машина не допустит страданий! горячо говорит Кузя и при этом размахивает руками. — Приведу простой пример, чтоб тебе было понятней…

Вы ведь уже знаете: Кузя любит объяснять все на простых примерах.

— Простой пример: представь себе, что какой-нибудь Саша полюбил какую-нибудь Наташу. Они поженились. А спустя некоторое время выяснилось, что они, оказывается, ошиблись: им только казалось, что они любят друг друга. А теперь им стало совершенно ясно, что они терпеть друг друга не могут! И вот они живут и страдают. Ссорятся, говорят друг другу злые слова. Конечно, никто им не запрещает расстаться, разъехаться в разные концы города (можно и вовсе в разные города) и больше никогда друг друга не видеть. Но у них, между прочим, есть сын. Назовем его Алеша. И если они расстанутся, то страдать перестанут, но тогда страдать будет Алеша. Он ведь их обоих любит…

Катя внимательно слушает Кузю.

— Так вот! — строго говорит Кузя. — Моя Машина таких ошибок просто не допустит! Она все быстренько сосчитает и выдаст ответ: «Саша и Наташа! Вы друг другу не подходите. Выбросьте все эти глупости про любовь из головы, быстренько разойдитесь в стороны, и чтоб я вас больше вместе не видала!» Понимаешь, как все будет справедливо и хорошо? — спросил Кузя, а Катя вдруг засмеялась, взъерошила длинному Кузе волосы:

— Какой ты, оказывается, еще ребенок…

Бедный Вовка! Он поссорился с Анькой. Навсегда. Прощай, Анька, ты оказалась предательницей! Прощай, дом на берегу моря… Плохо Вовке Гусеву, тоскливо, а тут еще Мотя пристал — тащит Вовку к аптечке. При чем тут коленки, когда у Вовки душа болит. Разве йод поможет?

Мотя, между прочим, тоже бедный… С минуты на минуту может явиться в Дом пионеров классная, уж она наговорит Михаилу Павловичу!..

Надо что-то придумать, отвести от Еремушкина беду. А что придумать?

Мотя ведет Вовку в репетиционную, там аптечка. Вовка молча упирается. Мотя молча тянет. Каждый думает о своем, и вдруг…

— Да отцепись ты от меня! — сказал сердитый взрослый голос в соседнем коридоре. — Что ты лезешь не в свое дело!

Ужасно, между прочим, знакомый голос… Где-то они его слышали, и Мотя, и Вовка.

А невзрослый вежливый голос Славы Зайцева ему отвечал:

— Уходи отсюда, пожалуйста. Все равно я тебя туда не пущу.

— Я тебя и спрашивать не буду!

— Ты туда не пойдешь!

— Пойду!

— Не пойдешь!

Странный это был разговор. И шел, видно, давно.

— С кем это он? — подивился Мотя, устремляясь к месту действия. Вовка поплелся за ним.

В соседнем коридоре, спиной к ним, стоял давешний Вовкин незнакомец, то ли иностранец, то ли еще кто.

«Я ж окно-то так и не открыл, — вспомнил Вовка. — Как же он сюда попал?»

Незнакомец стоял сунув руки в карманы, и даже так, со спины, он казался Вовке ужасно знакомым.

«Где же я его видел?» — попробовал припомнить Вовка Гусев.

— Тебе ясно говорят: уходи! — Голос у Славика Зайцева был напряженный, отчаянный.

— Знаешь что! — разозлился странный незнакомец. — Надоел ты мне!