Марианна Басина - Там, где шумят михайловские рощи [без иллюстраций]

И вот теперь этот любитель муштры стал российским императором.

В отличие от своего старшего брата Александра Николай не был натурой столь сложной, противоречивой. Он был грубее, прямолинейнее. Александр I мог ненавидеть человека и разговаривать с ним с обворожительной улыбкой. Николай не умел так искусно скрывать свои чувства. После 14 декабря он был мрачен, раздражителен. Он вообще не имел привычки церемониться с кем бы то ни было. Но с знаменитым Пушкиным решил обойтись полюбезнее. Завести доверительный разговор и выведать, что у поэта на уме. Николай спросил между прочим:

— Пушкин, принял ли бы ты участие в четырнадцатом декабря, если бы ты был в Петербурге?

— Непременно, государь, — ответил Пушкин. — Все мои друзья были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём.

Но Николай уже решил «простить» поэта. Слишком устрашающе-мрачное впечатление произвело на всё русское общество начало нового царствования — аресты, виселицы, ссылки… А Пушкин популярен, необычайно популярен. Его приходится простить. К тому же (эта мысль принадлежала шефу жандармов Бенкендорфу) правительству будет очень выгодно, если удастся «приручить» автора «Вольности» и «Андрея Шенье» и «направить» его перо.

Ссылка кончилась. Друзья поэта ликовали. «Поздравляем тебя, милый Пушкин, с переменой судьбы твоей, — восторженно писал Дельвиг.— У нас даже люди прыгают от радости. Я с братом Львом развёз прекрасную новость по всему Петербургу. Плетнёв, Козлов, Гнедич, Слёнин, Керн, Анна Николаевна все прыгают и поздравляют тебя».

И Пушкину казалось — наконец-то свобода…

Но иллюзии рассеялись быстро и безвозвратно.

Скоро, очень скоро с глубокой нежностью и грустью будет вспоминать «свободный» Пушкин место недавнего своего заточения — далёкое Михайловское и «два года незаметных», проведённых там.

Весною 1835 года Пушкин ненадолго приехал в Михайловское. Приехал не по делу (дел в деревне не было), а лишь для того, чтобы рассеяться, хоть немного отдохнуть в родных местах, успокоить душу.

— Господи, как у вас тут хорошо! — вырвалось у поэта в Тригорском. — А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!

С каждым годом жизнь Пушкина в Петербурге становилась невыносимее.

Жестокие цензурные гонения: «Ни один из русских писателей не притеснялся более моего… Я не смею печатать мои сочинения».

Неотвязная опека жандарма Бенкендорфа: «Его императорское величество в отеческом о вас… попечении, соизволил поручить мне, генералу Бенкендорфу, — не шефу жандармов, а лицу… наблюдать за вами и наставлять Вас своими советами».

Невозможность шагу ступить по своему усмотрению: «Милостивый государь Александр Сергеевич! Государь император, узнав… что Вы… странствовали за Кавказом и посещали Арзерум, высочайше повелеть мне изволил спросить Вас, по чьему позволению предприняли вы сие путешествие… А. Бенкендорф». Всё, даже женитьба и та с разрешения: «Его императорское величество с благосклонным удовлетворением принял известие о предстоящей вашей женитьбе… А. Бенкендорф».

Изо дня в день — «соизволения» царя, приказания, окрики, угрозы…

Царь пожелал, чтобы жена Пушкина, красавица Наталия Николаевна, танцевала на придворных балах в Аничковом дворце. И ему, знаменитому поэту, «жалуют», как какому-то мальчишке, неприличное в его годы звание камер-юнкера.

«Камер-юнкер двора его величества» Александр Пушкин обязан жить как все. Большая квартира, множество прислуги, дорогие туалеты жены, балы, рауты, выезды… А средств не хватает. Долги. Вечная мучительная забота о деньгах. Всё больше расписок от петербургских ростовщиков: «Взято Пушкиным под залог шалей, жемчуга и серебра 1250 руб.», «Взято Пушкиным под залог брегета и кофейника…», «Взято Пушкиным…»

Теперь, как из тюрьмы на волю, рвётся Пушкин из Петербурга в Михайловское, зовёт туда жену.

В Петербурге невозможно работать, и Пушкин просит царя отпустить его в деревню.

«У меня нет состояния… — пишет поэт Бенкендорфу, — ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят мне в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть — нищету и отчаяние. Три или четыре года уединённой жизни в деревне снова дадут мне возможность по возвращении в Петербург возобновить занятия».

Но царь никуда не отпускает поэта. Единственно, что разрешают «свободному» Пушкину, — время от времени отпуск для поездки в деревню.

При малейшей возможности Пушкин едет в Михайловское. Весною 1835 года провёл он в деревне четыре дня. Осенью — вырвался опять в надежде поработать. Но работать не мог — одолевали тревоги, заботы… «О чём я думаю? Вот о чеём: чем нам жить будет?». «Государь обещал мне газету, а там запретил, заставляет меня жить в Петербурге, а не даёт мне способов жить моими трудами».

Одно-единственное стихотворение написал Пушкин в ту осень — «Вновь я посетил…», последнее стихотворение, созданное им в Михайловском.

Последнее стихотворение, а через шесть месяцев — последний приезд…

Ранней весною 1836 года Пушкин привёз в Святогорский монастырь тело своей матери, чтобы похоронить на родовом кладбище.

Грустно бродил поэт по скромному деревенскому кладбищу под шумящими липами. У стен древнего собора, рядом с гранитными плитами, под которыми покоятся Осип Абрамович и Мария Алексеевна Ганнибалы, — свежая могила…

После похорон матери Пушкин недолго задержался в деревне.

Побывал он в Тригорском. Там стало просторнее, Зизи и Алина вышли замуж. Зизи — за барона Б. А. Вревского, имение которого Голубово расположено было верстах в двадцати от Михайловского. Пушкин навестил Зизи. И сам он, и Евпраксия Николаевна — они оба изменились. Пушкин постарел, «подурнел», лицо утомлённое и грустное, кудри развились, на лбу резкие морщины. А Зизи располнела, превратилась в «очень милую и добрую бабёнку» — заботливую мать многочисленного семейства. Только дружба их осталась неизменной.

Вспомнили былое, «Тригорский замок», Языкова… Пушкину вдруг неудержимо захотелось поделиться своими чувствами с бывшим дерптским студентом: «Отгадайте, откуда пишу к Вам, мой любезный Николай Михайлович? из той стороны