Марианна Басина - Далече от брегов Невы [без иллюстраций]

Затем начинает «возиться, волноваться, даже бесноваться». Она всё быстрее и быстрее вращает свой прут, произносит странные слова. Седые её волосы становятся дыбом, приподнимая чёрную шапочку. На этом сеанс кончается. Дело сделано. Предмет страсти покорён.

Полихрони с дочерью жили в простой мазанке, в двух бедных комнатках. Пушкин заглянул к ним сперва из любопытства, а потом зачастил. Его пленила Калипсо.

Калипсо была невысокая худенькая девушка с копною чёрных волос и с огромными глазами, которые казались ещё больше оттого, что она, по турецкой моде, подводила их сурьмой. Даже длинный, загнутый книзу нос не портил её — он придавал её лицу ещё большее своеобразие.

Калипсо говорила не только по-гречески и по-турецки, но и по-арабски, по-молдавски, по-французски, по-итальянски. У неё был нежный мелодичный голос, и она, аккомпанируя себе на гитаре, пела по-восточному, несколько в нос, заунывные турецкие песни, то печальные и страстные, то жестокие и мрачные.

Говорили, что в Калипсо влюбился Байрон, когда он путешествовал по Востоку.

Всё это окружало молодую гречанку романтическим ореолом и привлекало к ней Пушкина. Он просиживал в её бедных комнатках долгие часы.

Вскоре Пушкину и самому пришлось стать «буженаром». Правда, бежал он недалеко.

14 июля 1821 года в Кишинёве случилось землетрясение. «Нынче в семь часов поутру, — рассказывал в письме генерал Орлов, — было у нас землетрясение. При первом ударе я вскочил с постели, второй меня почти сшиб с ног».

Дом Донича — резиденция наместника — сильно пострадал, весь пошёл трещинами. Инзов сразу же переехал. А Пушкин задержался. Ему казалось романтичным жить в развалинах. Но потом надоело и он перебрался к Алексееву, в его комнату, которую тот снимал в одной из мазанок. «Возвратясь в июле 1822 года в Кишинёв, — рассказывал Липранди, — после четырёхмесячной отлучки, я нашёл уже Пушкина переместившимся от Инзова (по случаю пострадавшей от землетрясения квартиры) к Н. С. Алексееву, жившему тогда рядом с гостиницей Ивана Николаева Наумова… Пушкина мы застали без рубашки, сидящего на постели с поджатыми ногами и по обыкновению окружённого исписанными листочками бумаги… Пушкин и Алексеев занимали средней величины комнату направо от сеней; налево была комната хозяйкина».

Пять лет спустя, отвечая на письмо Алексеева, Пушкин восклицал: «Милый мой, ты возвратил меня Бессарабии! я опять в своих развалинах — в моей тёмной комнате перед решётчатым окном, или у тебя, мой милый, в светлой чистой избушке…»

«Сегодня я был в саду… и познакомился там с Пушкиным», — записал в своём дневнике один из офицеров-топографов, Лугинин, ненадолго приехавший в Кишинёв.

Городской сад находился в Верхнем городе, и в летние вечера, когда спадала жара, здесь любило прогуливаться кишинёвское «общество»: офицеры, важные бояре в своих длинных кафтанах и высоких шапках, местная молодёжь, дамы. Гуляли и в одиночку и семьями, встречались со знакомыми, слушали музыку. В известные дни в саду играл военный оркестр.

В саду находилось так называемое касино, то есть казино, — клубная зала для увеселений и сборищ.

Летом в казино заходили закусывать, есть мороженое. Здесь часто заказывали именинные обеды, привлечённые тем, что их готовил бежавший от кредиторов из Петербурга знаменитый повар-француз Тардиф.

В осенние и особенно зимние месяцы в казино устраивали балы. Их давали по подписке — вскладчину, а чаще по билетам, которые мог купить каждый желающий «из благородных». Определённых правил на балах в казино не существовало. Танцы заказывали оркестру сами посетители. Кто первый крикнет, того и слушались, правда отдавая предпочтение постоянным посетителям.

Однажды Пушкин договорился с приятелями начать бал мазуркой. Он уже направился к оркестру, как вдруг никому не известный молодой офицер-егерь скомандовал: «Кадриль!» Пушкин крикнул: «Мазурку!» Офицер повторил: «Играй кадриль!» Пушкин, смеясь, снова крикнул: «Мазурку!» Музыканты, хоть и военные, послушались Пушкина. Они его знали.

Тем бы дело и кончилось, но вмешался командир егерского полка Старов. Он счёл своего офицера обиженным, подозвал его к себе и велел объясниться с Пушкиным. Офицер был застенчив. Он сказал:

— Как же я пойду с ним объясняться, если я его не знаю…

— Не знаете и не ходите, — вспылил полковник Старов… — Я сам пойду.

И подошёл к Пушкину.

— Вы сделали невежливость моему офицеру, — сказал он Пушкину. — Так не угодно ли вам извиниться перед ним. Иначе вы будете иметь дело со мной.

— Мне не в чем извиняться, — быстро ответил Пушкин. — Что же касается до вас — я к вашим услугам.

— Так до завтра, Александр Сергеевич.

— До завтра, полковник.

Это был вызов на дуэль, и Пушкин принял его. Он продолжал танцевать и из казино ушёл одним из последних.

О вызове сказал лишь офицеру Полторацкому, которого встретил на балу. Вместе зашли к Алексееву, и тот согласился быть секундантом.

Дуэль… Первая настоящая дуэль в его жизни…

Пушкин не считал себя трусом. Отнюдь. И то, что завтра ему предстояло испытать себя под пулями, не пугало, а скорее приятно волновало его. О смерти он не думал. Не так давно, когда ждали войны с турками и он рвался в бой, размышлял и о смерти.

Сейчас, когда опасность была так близка, он не думал о смерти. Ночь провёл спокойно. Рано утром в постели по своему обыкновению упражнялся в стрельбе из пистолета, изукрашивая стену восковыми пулями.

Алексеев явился ни свет ни заря. Он обо всём договорился с секундантом Старова — и о месте дуэли, и о часе.

Стреляться положили в девять часов утра в двух верстах от Кишинёва — в деревне Рышкановке. По дороге заехали к Липранди. Тот поздравил Пушкина с достойным противником и пообещал быть поблизости от места дуэли. На прощание сказал:

— Жаль, однако, что сегодня дуэль не кончится.

— Отчего же? — удивился Пушкин.

— Да оттого, что метель будет.

Вскоре действительно началась метель. Когда приехали на место, она уже свирепствовала. Ветер со снегом мешал целиться, слепил глаза. Противники выстрелили, и оба промахнулись. Секунданты советовали отложить поединок, но противники отказались. Снова два выстрела, и опять промах.