Сергей Голицын - Солнечная палитра

Ему неловко было признаться Репину, что он постоянно отвлекается от работы. То одни знакомые приглашают на раут, то другие на день рождения, то третьи на концерт. И каждый раз нельзя отказаться.

— Как — показывать нечего? — удивился Репин. — А пейзажи?

Он спрашивал о небольших картинах — пейзажах, исполненных Поленовым с прошлогодних нормандских этюдов.

— Пейзаж — это совсем не то. Картину надо писать, — грустно ответил Поленов, — а сюжет никак не рождается. Для чего мы с тобой на историческом отделении в академии учились?

Репин вскочил и возбужденно заходил по комнате.

— Пора нам в Россию ехать, и тебе, и мне, — говорил он, — там найдутся сюжеты.

Оба художника пришли к убеждению, что дальнейшее пребывание их в Париже не только бесполезно, но даже вредно для них. Надо возвращаться на родину и постараться выбрать сюжет из родной русской истории.

Поленов признался Репину, что тоска по России давно уже гложет его сердце. И он, наверное, в десятый раз принялся рассказывать про любезных его сердцу москвичей — Савву Ивановича и Елизавету Григорьевну Мамонтовых, с которыми сблизился в Риме. Они писали ему, настоятельно уговаривали после заграницы поселиться именно в Москве, где живет столько художников. Савва Иванович соблазнял красотами своего подмосковного имения Абрамцево, дешевыми помещениями для художественной мастерской, наконец, обещал свою искреннюю дружбу.

Рассказывая Репину об уговорах Мамонтова, Василий Дмитриевич спрашивал его:

— А на самом деле, не переехать ли нам обоим прямехонько из Парижа да в белокаменную? Станем друг к другу в гости ходить, к Савве Ивановичу поедем. А по вечерам хоть раз в неделю будут собираться у нас друзья-художники, но не для жарких споров за стаканом вина, а чтобы вместе рисовать с натуры. В такой приподнятой обстановке и сюжеты для картин скорее найдутся!

Василий Дмитриевич рассказал о своей заветной мечте: как будет меняться с художниками этюдами и картинами, как постепенно образуется у него целое собрание картин, как присоединит он к этой коллекции и свои полотна. Таким образом будет у него со временем нечто вроде картинной галереи или музея. И пусть двери его дома откроются для всех. Люди придут, много людей устремится.

— Мечтатель ты, Василий Дмитриевич, — с улыбкой заметил Репин. Он встал и взял с полки одно небольшое полотно. — Нравится?

— Очень! — признался Поленов.

На картине была изображена девушка в фантастическом желтом одеянии.

— Голова индийской царевны, — объяснил Репин. — Этюд к моей картине «Садко». Горжусь, что мой подарок будет первым в твоем музее.

Придя домой, Василий Дмитриевич, как всегда, сам прибрал мастерскую, спрятал свои полотна и прикрепил к мольберту один небольшой эскиз. В глубокой тайне от всех, даже от Репина, он нет-нет, а возвращался к своему самому главному, пока еще такому далекому замыслу и создавал новый эскиз масляными красками.

Будущая большая картина давно зрела в воображении художника. Он еще не знал, как ее назвать. Фигуры на эскизе были едва намечены, но сцена, кажется, начала наполняться жизнью. Слева сидела группа учеников, ближе к центру — задумчивый Христос. Разъяренная толпа тащила к нему молодую женщину. Справа ехал на осле, равнодушный ко всему происходящему, всадник.

Еще не проступили архитектурные детали храма, дальний пейзаж едва вырисовывался. Основной тон эскиза был пепельно-серый, переливающийся в светло-песочный. Действие происходило в знойный, удушливый день…

Поленов в глубокой задумчивости сидел перед мольбертом. В его воображении будущая картина виделась ему вся в пленэре, залитая мягким полуденным солнцем.

А вечером, когда сумерки спустились над Парижем, вновь сомнения охватили его. Он встал, спрятал эскиз и задумался, все еще не решаясь всерьез заняться своей картиной. Его словно страшила та тяжелая ноша, которую он собирался взвалить на себя, да и материала по сути дела еще не было.

Как-то, придя в мастерскую, Василий Дмитриевич увидел дожидающегося его у двери высокого молодого человека со светлыми застенчивыми глазами.

— А, Васнецов! Откуда? Какими судьбами!

Виктор Михайлович учился в академии на два курса моложе. Поленов мало знал художника, но слышал и от Крамского, и от Чистякова, что тот подает большие надежды.

Васнецов объяснил, что по совету Чистякова он бросил академию: надоела мифология да гипсовые статуи. Вот и приехал в Париж в надежде закончить свое образование; да ему, в сущности, и деваться-то было некуда.

Поленов слушал с нарастающим сочувствием. Васнецов своим северным окающим говором напоминал ему Чистякова. Но что-то уж очень неопределенны и непрактичны были планы гостя. Василий Дмитриевич понял одно: перед ним молодой русский художник, да еще без денег.

Значит, ему необходимо помочь.

Он тут же пригласил его работать в своей мастерской и деликатно предложил взаймы, «в счет продажи будущих картин».

Васнецов благодарно посмотрел на Василия Дмитриевича ясными голубыми глазами и неловко засунул деньги в карман.

С этого дня началась между двумя художниками большая, крепкая дружба.

Они работали бок о бок, молча, упорно, стараясь не разговаривать, не смотреть на мольберты с неоконченными полотнами.

Завязывалась у них беседа только в ресторанчике за обедом; впрочем, говорил больше Василий Дмитриевич, главным образом об искусстве. Однажды он поведал о своей мечте — будущем музее…

В тот же день Васнецов подозвал его к своему мольберту и показал небольшой эскиз.

Три русских богатыря остановили в раздумье своих коней посреди сумрачной равнины и словно не знают, куда им путь держать.

— Вот хочу подарить, дорогой мой, в твое собрание, — как всегда на «о», сказал Васнецов.

Поленов долго смотрел не отрываясь на этот эскиз. Внутреннее око чуткого художника увидело за этим скромным полотном будущую огромную, высочайшего взлета картину. Он взволнованно поблагодарил Виктора Михайловича за подарок, но сказал, что сейчас принять его не может. Будет написана сама картина — тогда другое дело [3] Двадцать два года спустя, когда Васнецов, написавший «Богатырей», был в зените своей славы, он послал Поленову в подарок этот эскиз. .

Несколько дней спустя Василий Дмитриевич подозвал Васнецова к своему мольберту.

— «Пир блудного сына», — объяснил он.

В это полотно художник вложил всю свою любовь к архитектуре, до мельчайших подробностей расписал роскошную и многокрасочную обстановку пиршественного зала с тяжелыми пестрыми колоннами, с разноцветными коврами в каком-то сказочном вавилонском стиле. Но вместо фигур людей он оставил белые пятна.